В 1934 г. депутаты от национальных меньшинств Латвии единогласно избрали в саэйме новое правительство Карлиса Ульманиса (при этом социал-демократы, яунсаймниеки, партия Демократического центра и многие другие его небезосновательно отвергали). Таким образом, вместе с Крестьянским союзом они стали поддержкой авторитарному режиму. Русская общественность Латвии не считала Крестьянский союз «антирусским», позитивно оценивала его осуждение крайне правой организации «Перконскрустс» («Громовый крест») и, основываясь на уроках русской истории, не верила в радикальный демократизм, в неограниченную власть парламента[99].
Установление 15 мая 1934 г. авторитарного режима сильно сократило возможность политической активности этнических меньшинств; в том числе была ограничена русская национально-культурная автономия (хотя заметим, что газета «Сегодня» по крайней мере формально вполне положительно отнеслась к деятельности нового режима). Мероприятия, ограничившие статус языков национальных меньшинств во время авторитарного режима, не позволяли русской общественной мысли проявиться в полной мере.
Латвийский этносоциолог Илга Апине полагает, что в течение двадцатилетнего периода независимости Латвии проявились две модели национальных отношений. Первая, условно названная «моделью Пауля Шимана» (немецкого либерального деятеля, работавшего над ее воплощением в жизнь), звучит как «латышская Латвия»; она проявилась в период с 1919 г. по май 1934 г., когда функционировали законы парламентской республики и в полной мере использовались возможности культурной автономии национальных меньшинств. Вторая – «модель Карлиса Ульманиса», возглавившего авторитарный режим с мая 1934 г., обозначенная как «Латвия для латышей», повлекла за собой явную политическую дискриминацию нелатышского населения[100]. После августа 1939 г., когда было подписано тайное соглашение Молотова – Рибентропа и как его открытое следствие – опубликован в СССР указ об образовании советских военных баз в Латвии, часть русской публики Латвии начала открыто выражать свои мнения, в особенности в «Газете для всех». Они приветствовали аннексию Германией Польши, агрессию СССР против Финляндии. Продолжившая с 1940 г. «Газету для всех» «Русская газета» позитивно приняла установление советской власти в Латвии. В монографии «Национальный вопрос в Латвии в 1850–1940 гг.» Лео Дрибин определяет две задачи, стоящие в годы становления молодого латвийского государства: преодолеть взгляды балтийской немецкой элиты и освободиться от слишком конформистского отношения к России, ее власти в Балтии[101]. С другой же стороны, было важным сдерживать некоторые крайние правые националистические тенденции. Постоянно проходили дискуссии по вопросам прав национальных меньшинств: в истории Латвии впервые необходимо было выработать модель взаимодействия народов. В годы существования в Латвии парламентской республики (1920–1934 гг.) были созданы чрезвычайно благоприятные условия для общественной активности нелатышских народов. После установления авторитарного режима 15 мая 1934 г. многое изменилось, прежде всего, была ограничена политическая деятельность. «Тем не менее, – пишет Т. Фейгмане,
общественная жизнь продолжалась до аннексии Латвии в 1940 г., после чего были закрыты все существовавшие до того русские (а также еврейские, немецкие, польские и другие. – С.Р.) общества[102]».
По справедливому замечанию Владислава Волкова, в период независимости Латвийской Республики русские получили опыт жизни национального меньшинства. Однако многие из них так и не смогли связать свою жизнь и культуру с судьбой Латвии. Русское общество была неплохо организовано, хотя и не достигало уровня немецкой и еврейской общин. Все же в начале 1920-х гг. в Латвии наблюдалась высокая степень аполитичности русского населения. В апреле 1920 г. в выборах Учредительного собрания участвовали только 13,6 тысячи из более 100 тысяч имевших право голоса русских избирателей, и их представителям пришлось довольствоваться четырьмя мандатами из 152[103].
100
102