Разве вам не встречались такие люди, которые в определенные моменты своей жизни делали нечто такое, что, собственно, было необъяснимо для вас? Вы от них такого не ожидали, и из их характера это было невозможно объяснить. Если бы они следовали своему собственному характеру, то они, определенно, сделали бы что–то другое. В этом вы можете быть совершенно правы. Но рядом с таким человеком живет еще другой человек, с которым он кармически связан, подобно тому как это было у Гарибальди. Поэтому–то такой человек и делает то, что он сделал. Земная жизнь людей становится полностью объяснима только, исходя из ее оккультного фона. Рассматривая какую–то личность, мы возвращаемся, так сказать, к древнеирландским мистериям. Пусть это покажется парадоксом, но когда взираешь на духовное, то выступающее внешне в земной жизни людей предстает просто как майя.
Бывает так, что часто наблюдаешь какого–либо человека в его обыкновенной жизни, часто с ним встречаешься, а потом, если удается сквозь эту его земную личность прозреть духовную индивидуальность, то он будет крайне удивлен, когда узнает, какие вещи в нем можно распознать. Ибо то, что обнаруживается во внешних проявлениях человеческой личности (особенно в наше время, по причинам, о которых я упомянул), — есть лишь самая незначительная доля того, чем в действительности является данный человек по его прошлым земным жизням. Многие тайны сокрыты в тех вещах, о которых я сейчас вам говорю.
Обратимся к другой личности, краткую характеристику которой я дал вам вчера, — к Лессингу, который в конце своей жизни сам возвестил о повторяемости земных жизней. Прозревая его карму, возвратимся к тому далекому прошлому, когда в Древней Греции еще были в полном расцвете мистерии. Тогда Лессинг был посвященным. Вот почему он при своем воплощении в XVIII веке не мог полностью войти в тело человека нового времени. Между этими двумя воплощениями Лессинга было еще одно, в XIII столетии. Тогда он был членом ордена доминиканцев, выдающимся представителем схоластики, и как раз тогда он приобрел замечательную остроту ума. А в XVIII веке он стал, собственно говоря, первым журналистом Центральной Европы.
Однако его драма "Натан мудрый", взывающая к человеческой терпимости, так и "Гамбургская драматургия" (прочтите только некоторые главы оттуда) и затем "Воспитание человеческого рода" — эти его сочинения становятся действительно понятными только тогда, когда знаешь, что над ними работали все три воплощения этой личности: в первом воплощении — древнегреческий посвященный (просьба прочесть прекрасную статью Лессинга "Как древние изображали смерть"[111]); во втором воплощении — схоластик, воспитанный в духе средневекового аристотелизма; наконец, сам Лессинг, который нес в своей душе все, обретенное им в этих двух прошлых воплощениях, и который должен был жить теперь, в условиях цивилизации XVIII века. И если принять во внимание сказанное мною, то бросится в глаза один интересный факт.
Ведь это весьма примечательно, что вся жизнь Лессинга предстает исканием чего–то. Сам Лессинг дал выражение этой черте своего существа, своего духовного существа, в том знаменитом изречении[112], которое цитируют все снова и снова, только в филистерском понимании, ведь его цитируют всевозможные филистеры, которые не любят стремиться к чему–то определенному: "Если бы Бог держал в Своей правой руке всю полноту истины, а в Своей левой руке — вечное стремление к истине, то я пал бы пред Ним и сказал: Отче, дай мне то, что у тебя в левой руке". Это по праву мог сказать Лессинг; когда же вслед за ним это повторяет филистер, то это, разумеется, ужасно. Но важно то, что вся жизнь Лессинга была именно исканием чего–то, самым интенсивным исканием. И если быть честным, то нужно сказать: при чтении Лессинга спотыкаешься о многие сформулированные им положения, спотыкаешься как раз о самые гениальные из них. Но люди берут на себя смелость не спотыкаться, ибо Лессинг ведь объявлен великим в книгах по истории и по литературе. В действительности же часто спотыкаешься о Лессинга, или, вернее, накалываешься на него. Для того, чтобы это ощутить и понять, людям, конечно, надо читать самого Лессинга. Если же ограничиваться чтением двухтомного сочинения о Лессинге, написанного Эрихом Шмидтом, тогда на эти самые изречения, даже если они дословно цитируются Эрихом Шмидтом, нисколько не наколешься. Пусть они приводятся дословно, но то, что стоит в книге перед ними и после них, отнимает у них остроту.
И этот искатель, собственно, только в конце своей жизни земной пришел к тому, чтобы написать свое "Воспитание человеческого рода", завершающееся идеей о повторных земных жизнях. Почему же так случилось?
112
"…знаменитом изречении" — цитата из Теософских сочинений: "Возражение" ("Eine Duplik"), отдел I.