— Прежде, чем двигаться дальше, стоит все проверить, — прошептала Гермиона. Подняла палочку и произнесла:
— Homenum reveliо.
Ничего не произошло.
— Ну, тебя хорошо проняло, — добродушно заметил Рон. — Для чего вообще эта штука?
— Именно для того, что я собиралась сделать, — довольно резко заметила Гермиона. — Это заклинание, проверяющее присутствие человека. Здесь нет никого, кроме нас!
— И старины пылевика, — добавил Рон, вглядываясь в пятно на ковре, откуда поднялся призрак.
— Давайте поторопимся, — пробормотала Гермиона, испуганно поглядывая туда же, и зашагала по скрипящим ступеням, ведущим в гостиную на первом этаже.
В комнате она взмахнула палочкой, чтобы зажечь старинные газовые лампы. Поежилась — правда, в комнате изрядно дуло — и плюхнулась на диван, обхватив себя руками. Рон подошел к окну и чуть отодвинул тяжелую бархатную портьеру.
— Никого не вижу, — сообщил он. — Если на Гарри Надзор, как ты думаешь, то они должны были бы за нами досюда проследить. В дом-то они, понятно, не войдут, но… Гарри, что с тобой?
Гарри охнул от боли. Шрам снова горел. Боль пронзала мозг, точно луч света, проходящий сквозь толщу воды. Гарри чувствовал, как охватывает его чужая ярость — злобная, жгучая как электрошок.
— Что ты увидел? — вопросил Рон, подходя ближе. — Ты видел его у меня дома?
— Нет. Просто ярость его чувствовал… он по-настоящему сердится…
— Но это и в Норе может происходить, — продолжал Рон. — А что еще? Ты что-нибудь видел? Он на кого-нибудь накладывал проклятья?
— Нет, я только злость чувствовал… не могу сказать…
Гарри точно в угол загнали. Вопрос Гермионы, заданный испуганным тоном, радости ему тоже не прибавил:
— Что, опять шрам? Но как это может быть? Я думала, что ваша связь разорвана!
— Так и было — в течение какого-то времени, — пробормотал Гарри. Шрам болел все сильнее, сконцентрироваться было трудновато. — Я… кажется, эта связь возобновляется, когда он теряет контроль, — вот так это и происходит…
— Но в таком случае ты обязан закрывать сознание! — резко заметила Гермиона. — Гарри, Дамблдор не хотел, чтобы ты использовал вашу связь! Наоборот, он требовал, чтобы ты ее разорвал — потому-то и отправил тебя учиться окклюменции! А то Волдеморт может внушить тебе ложные мысли, ты вспомни…
— Да, спасибо, я помню, — процедил Гарри сквозь зубы. Он и без нее не забыл, как Волдеморт однажды использовал их связь, чтобы заманить его в ловушку. И то, что это закончилось гибелью Сириуса, тоже помнил. Он даже пожалел, что рассказал друзьям обо всем, что видел и чувствовал: это делало Волдеморта более угрожающим — словно тот пытался пролезть через окно. А тут еще боль в шраме, с которой приходилось бороться — точь-в-точь, словно борешься с тошнотой.
Гарри повернулся к Рону и Гермионе спиной, притворившись, что разглядывает старый гобелен с фамильным древом Блэков. Гермиона взвизгнула; Гарри поднял палочку, резко обернулся и увидел серебристый дымок, втянувшийся в гостиную через окно. Дымок превратился в куницу, заговорившую голосом отца Рона:
— Вся семья в безопасности. Не отвечайте — за нами следят.
Патронус растаял в воздухе. Рон то ли всхлипнул, то ли застонал и повалился на диван; Гермиона села рядом и сжала его руку.
— С ними все хорошо, все в порядке, — шептала она. Рон рассмеялся и обнял ее.
— Гарри, — обратился он к другу через плечо Гермионы, — я…
— Да все в порядке, — откликнулся Гарри. Голова у него болела все сильнее. — Это же твоя семья — конечно ты тревожишься. Я бы себя так же чувствовал, — тут он подумал о Джинни. — Да я так и чувствую.
Головная боль достигла пика, став обжигающей — точь-в-точь, как во дворе Норы. Он с трудом расслышал слова Гермионы:
— Я не хочу сегодня оставаться одна. Может, воспользуемся спальными мешками — они у меня с собой — и переночуем в этой комнате?
«Давай» Рона прозвучало как в тумане. Терпеть боль уже не было сил. Нужно было уступить.
— Я в ванную, — пробормотал Гарри и быстро выскочил из комнаты, стараясь все же идти, а не сорваться на бег.
Он с трудом успел. Запер трясущимися руками за собой дверь, обхватил разламывающуюся голову и повалился на пол. Сквозь взрыв боли он чувствовал, как овладевает душой чужая, не принадлежавшая ему ярость. Потом его глазам предстала длинная комната, освещенная только одним факелом. На полу вопил и корчился высокий белокурый Упивающийся Смертью. Гарри разглядел изящную фигурку, стоявшую над жертвой с вытянутой палочкой, потом услышал собственный голос — высокий, холодный, безжалостный:
— Еще, Роул? Или можно уже заканчивать и скормить тебя Нагини? Лорд Волдеморт не уверен, что простит тебя на этот раз… Ты для того меня вызвал — сказать, что Гарри Поттер вновь ускользнул? Драко, продемонстрируй Роулу еще разок наше неудовольствие… сделай это или сам почувствуешь мой гнев!
Остаток видения исчез в огне. Ревущее пламя метнулось вперед, освещая испуганное, осунувшееся бледное лицо… Гарри тяжело перевел дух и открыл глаза. Ощущение было такое, словно он вынырнул из глубины на поверхность.
Он распростерся на холодном каменном полу, почти касаясь носом хвоста серебряной змеи, отчеканенной на ванне. Потом сел. Изможденное, замершее лицо Малфоя все еще стояло перед глазами. Увиденное вызывало тошноту, равно как и осознание того, как Волдеморт сейчас использует Драко.
В дверь коротко стукнули, и Гарри подпрыгнул от голоса Гермионы:
— Гарри, тебе зубная щетка нужна? Я ее прихватила.
— Да, спасибо большое, — отозвался он, стараясь, чтобы голос прозвучал небрежно. Поднялся на ноги и впустил ее внутрь.[13]
Глава десятая — Рассказ Кричера
На следующее утро Гарри, устроившийся в спальном мешке на полу гостиной, проснулся рано. Между тяжёлыми занавесками виднелся кусочек неба: оно было холодно-предрассветным, цвета разбавленных чернил. В тишине было слышно разве что глубокое дыхание Рона и Гермионы. Гарри посмотрел на их тёмные силуэты на полу: с Роном случился приступ благородства, и он настоял, чтобы Гермиона взяла себе подушки с дивана, поэтому она спала на возвышении. Рука Гермионы свесилась на пол, пальцы — в паре сантиметров от пальцев Рона. Гарри задумался, держались ли они за руки перед тем, как заснуть. Почему-то от этой мысли ему стало одиноко.
Взгляд Гарри скользнул по тёмному потолку, по люстре в тенётах. И суток не прошло с тех пор, как он стоял у залитого солнцем свадебного шатра, встречая гостей. Как будто это происходило в другой жизни. Что будет дальше? Гарри лежал на полу, думая о хоркруксах, о пугающе сложной миссии, возложенной на него Дамблдором… Дамблдор…
Горе, охватившее Гарри со смертью старого директора, сейчас ощущалось иначе. Обвинения из уст Мюриэл на свадьбе проникли в его мозг, угнездились там, отравляя и оскверняя самую память о волшебнике, который был для Гарри идеалом. Как мог Дамблдор допускать происходившее? Неужели он в чем-то был похож на Дадли, который спокойно относился к пренебрежению и жестокости, пока это не задевало его лично? Разве мог Дамблдор отвернуться от сестры, которую держали в подвале?
Гарри думал о Годриковой Лощине и о могилах на местном кладбище, о которых Дамблдор никогда не упоминал. Думал о трех таинственных предметах, неизвестно зачем завещанных Дамблдором, и в душе поднималось негодование. Он думал о таинственных предметах, о которых Дамблдор намеренно не упомянул, и в душе поднималось негодование. Почему Дамблдор ничего ему не рассказал? Почему не объяснил? Да вообще — было ли этому Дамблдору дело до него, Гарри? Или Гарри — лишь оружие, которое вычистили и отполировали, а потом повесили на стену, не доверяя и не полагаясь на него?
Гарри больше не мог лежать вот так, обуреваемый тяжёлыми мыслями. Нужно было что-то сделать, хоть как-то отвлечься, и он выбрался из спального мешка, взял палочку и выскользнул из комнаты. На лестнице он прошептал: «Люмос» и стал подниматься, подсвечивая себе палочкой.