Я не знаю, откуда берется в иных людях вот эта огненная преданность своим убеждениям, воззрениям, вере? Ведь нельзя сказать, что эти люди настолько глупы, что не понимают уязвимости своей позиции. "Я знала, что я могла сделать это", — слышала я неоднократно от Осипенко. Я все не могла взять в толк, зачем Осипенко заступалась за Нуреева, попадая под гриф "неблагонадежной"? Зачем открыла свою квартиру под первую выставку бесприютных ленинградских художников-нонконформистов? Зачем во время гастролей от Ленконцерта по самым неустроенным городам русской провинции выходила как на сцену на дощатые кузова грузовиков, да еще подбадривала партнера и мужа Джона Марковского: "Представь, что мы танцуем в Париже!"? Тогда как дорога в Париж для нее была давно открыта… "Я знала, что я могла это сделать, — не без ноты печали говорила Осипенко и улыбалась улыбкой Греты Гарбо. — Но я не сделала бы это никогда". Что ж, вполне в ее стиле: "Я хорошо слышу, что не успеваю в музыку. Но пока не дотяну ноги до напряжения в кончиках пальцев, не могу бросить позу, она для меня незавершенная". "Сливаешься с музыкой", — говорил Осипенко Хайкин; она была любимицей у дирижеров. Но жизнь — не балет, и правила игры другие.
В жизни об Алле Осипенко принято говорить как об "аутсайдере", как о "жертве режима". "Какая это была упоительная балерина, — услышала я недавно. — Я впервые увидела ее в "Раймонде". А ведь я знала "Раймонду" еще с гениальной Семеновой! И Осипенко сумела потрясти меня! Она ведь была еще совсем девочкой, но выходила на сцену такой "вещью в себе", делала то, что считала нужным, никому не подражала, она как будто бы отчетливо и ясно понимала, что дарована Богом". И все же — аутсайдер. Все же "из триста — сто". Все же ушла из Кировского. Все же не сбежала на Запад…
Только вот пройдет время. И однажды случится так, что фортуна пиршества толпы сменится на фортуну сияния личности. "Да она — ТРИУМФАТОР!" — скажут тогда об Осипенко. И признают: да, она вела неравные бои. В боях этих низость уничтожала достоинство, серость глумилась над умом, измена одолевала верность, ложь расправлялась с правдой, бездарность втаптывала в грязь талант. "Намучаешься ты со своим характером! — сказала Осипенко на заре ее юности ее педагог, мудрая Ваганова. И Осипенко мучилась. За взлетами следовали падения, за счастьем — депрессии. Но Осипенко вставала. Вставала даже с территории краха. Возможно для того лишь, чтобы, не желая того, еще раз стать первой. В фильме "Русский ковчег" Александр Сокуров снял в роли балерины Аллы Осипенко — Аллу Осипенко. Другого быть не могло.
И если Анна Ахматова — символ уходящего Петербурга, Ольга Берггольц — ангел блокадного Ленинграда, то Алла Осипенко вместила в себя и Петербург, и Ленинград. Вернее сказать, Петербург ей достался даром, по наследству. Прадед Аллы Осипенко — Александр Львович Боровиковский был сенатором и тайным советником. Он печатался в "Отечественных записках" и в популярности среди студенчества соперничал с Некрасовым. Дед, тоже Боровиковский, Александр Александрович, был известным в Петербурге фотографом. Он купил ателье, которое прежде держал француз Лион, на Невском 63. В этом доме родились и Алла Осипенко, и её мама Нина Александровна Боровиковская. Как-то она привела пятилетнюю Аллу в Русский Музей и показала "Хаджи Мурата" — Боровиковского, прапрапрадедушки. Отец Аллы Осипенко — Евгений Николаевич Осипенко. Был следователем ЧК, в 1937 репрессирован, прошел всю войну в штрафбате и остался жив. Родной дядя Аллы Осипенко — выдающийся пианист Владимир Софроницкий. Когда я попросила Аллу Осипенко показать самую дорогую семейную реликвию, она высвободила из записной книжки открытку. Нетвердой рукой было написано, что Ляляша (домашнее имя Аллы) — уже девочка большая, что надо хорошо учиться (Алла — ученица хореографического училища), что Ленинград живет верой в победу. Эту открытку прислала девятилетней Алле в эвакуацию ее крестная из блокадного Ленинграда. На обратной стороне открытки — котенок, играющий в воздушные разноцветные шары.
Говорят, что привязанность к городу накладывает на характер человека отпечаток его судьбы. Если спросить Осипенко, какой у нее любимый город, она ответит: "Ленинград, Петербург то есть". Она не мыслит себя вне Петербурга. И этот город блеска Империи и мрака Достоевского, город колыбели революции и расцвета русского балета провиденциально, какими-то высшими незримыми путями предрек "блеск и нищету" Аллы Осипенко, и оказался альфой и омегой ее судьбы. И вот сейчас, когда я пишу эти строки и думаю об Алле Осипенко, Алле, Алле Евгеньевне, я не только как будто заново открываю книгу "Ленинградский балет сегодня", но и представляю балерину в ее петербуржской квартире. Одинокая и несломленная. Неизвестная и великая. Гениальнейшая балерина, которая соединила в хореографическом искусстве античность и авангард, всемирность и русскость. Впервые.
16 июня героине этой статьи — 78 лет. Редакция газеты "Завтра" поздравляет Аллу Евгеньевну Осипенко и желает здоровья, творческих свершений и многая лета!
Георгий Судовцев АПОСТРОФ
Николай Зиновьев. Избранное. — М.: Российский писатель, 2010, 144 с., 1000 экз.
Наконец-то появился сборник, представляющий творчество Николая Зиновьева в объёме, который далеко выходит за рамки трех десятков ставших уже хрестоматийных стихотворений автора. За что, разумеется, следует сказать отдельное спасибо составителю и издателю этого сборника Николаю Дорошенко. Конечно, книжка в итоге получилась далеко не "академичная", но зато вполне жизненная и живая.
И сам Николай Зиновьев, оказывается, — вообще не "правильный" поэт. Он — поэт настоящий.
Я весь день лежу под ивой,
Мне в глаза летит пыльца.
Я порой рукой лениво
Муравья смахну с лица.
Облака ползут волнами,
Но не жжёт мне душу стыд —
Знаю: нашими делами
Бог уже по горло сыт.
Это вот "порой рукой" — явно из разряда "детских" поэтических ошибок, но автор их просто не замечает, пишет как пишется. А пишется ему так, что читателя зиновьевских стихов в какой-то момент поневоле прошибают слёзы: сколько бы лет ему ни было, какой бы жизненный опыт ни парил за плечами.
Мне четыре года, но я грешен —