– Все это очень хорошо, Салливан, – отвечал мистер Розенкранц, – а играть он умеет?
– Играть?! – взорвался мистер Салливан. – Ему не надо играть. Ему достаточно просто прохаживаться. Да поглядите же! Это идеальный Червь. Эй, вы, любезный, скажите что-нибудь, давайте!
– Э-э-э, дело в том, что, знаете ли, вот. – Уимзи ввинтил монокль поглубже в глазницу. – В самом деле, старина, я чувствую себя болваном.
– Вот! – торжествующе провозгласил мистер Салливан. – Не голос, а персик. Костюм носить умеет, а? Я вам лежалый товар не стал бы подсовывать, сами знаете, Розенкранц.
– Неплохо, – нехотя признал мистер Розенкранц. – Пройдитесь-ка.
Уимзи повиновался, просеменив к двери кабинета. Следом, урча, пошел мистер Салливан, за ним – мистер Розенкранц. Хоррокс в ужасе схватил Салливана за рукав.
– Осторожно, – сказал он. – Похоже, тут какая-то ошибка.
– Какая еще ошибка? – огрызнулся его начальник свистящим шепотом. – Я его не знаю, но фактура отменная, так что не лезьте.
– Главные роли играли? – спросил у Уимзи мистер Розенкранц.
Лорд Питер остановился в дверях и дерзко обвел глазами застывшую публику.
– Я играл главные роли, – объявил он, – перед всеми монархами Европы. Прочь маску! Червь восстал! Я – лорд Питер Уимзи, ищейка с Пикадилли, иду по горячему кровавому следу!
Он втащил обоих толстяков в кабинет и захлопнул дверь.
– Хороший финал, – сказал кто-то.
– Черт меня побери! – выдохнул инспектор и двинулся к двери. На этот раз Хоррокс не оказал сопротивления.
– Ай-ай-ай, – причитал мистер Салливан, разглядывая визитную карточку Уимзи. – Какая жалость. Такая фактура пропадает, а, Розенкранц? С вашим лицом вы бы озолотились.
– Тут мне, видно, ловить нечего, – сказал мистер Розенкранц, – так что пойду-ка я. Червь – чистый аспид, как писал Шекспир [167], но не продается. Разве что лорду Питеру вздумается пойти в актеры. Он бы имел успех, а? Лорд Питер Уимзи в главной роли? Аристократия нынче не шибко в цене, но лорда Питера хорошо знают. Он чем-то занят. Теперь в моде люди, которые чем-то заняты. Лорд – это ничто, а вот лорд, который летает через Атлантику, или держит шляпный магазин, или расследует убийства, – на это могут клюнуть. Что скажете?
Мистер Салливан смотрел на Уимзи с надеждой.
– Простите, – отказался его светлость. – И речи быть не может.
– Времена сейчас непростые, но я предлагаю вам хорошие деньги, – не сдавался мистер Розен-кранц, который, казалось, воодушевлялся тем сильнее, чем стремительней добыча от него ускользала. – Что скажете насчет двух сотен в неделю, а?
Уимзи помотал головой.
– Трех сотен?
– Простите, служивый, я не продаюсь.
– Тогда пять сотен.
– А теперь простите меня,– вставил Ампелти.
– Не выйдет, – перебил его мистер Салливан. – Печально, но ничего не выйдет. Вы, должно быть, богаты, а? Какая жалость. Это ведь ненадолго. Налог на сверхприбыль, налог на наследство… Лучше берите, что дают, пока дают. Нет?
– Категорически, – сказал Уимзи.
Мистер Розенкранц вздохнул:
– Ну, тогда я лучше пойду. До завтра, Салли. И уже найдите мне что-нибудь наконец.
Он вышел не через приемную, а через дверь в дальнем конце комнаты. Мистер Салливан повернулся к своим посетителям:
– Я вам нужен? Говорите, что вам надо, и поживее. Я занят.
Инспектор показал ему фотографию Ольги.
– Эту девочку звать Кон, так? Что с ней случилось? Ни во что не влипла? Хорошая девочка. Работящая. Ничего плохого про нее не скажу.
Инспектор объяснил, что их интересует, не распространял ли мистер Салливан недавно фотографий Ольги Кон.
– Так, дайте подумать. Ее тут давненько не видно. Небось устроилась манекенщицей. Это и к лучшему. Хорошая девочка – и хорошенькая! – но актриса из рук вон, бедняжка. Погодите-ка. Где Хоррокс?
Он подошел к двери, осторожно приоткрыл ее и рявкнул в образовавшуюся щель:
– Хоррокс!
Секретарь бочком протиснулся внутрь.
– Хоррокс! Знаете это фото малышки Кон? Мы давали его кому-нибудь недавно?
– Да, сэр, разве не помните? Человек, который сказал, что ему нужен русский типаж в провинцию.
– Верно, верно. Я же помню, кто-то был. Расскажите о нем джентльменам. Мы ведь его не знаем, да?
– Нет, сэр. Он сказал, что собирает собственную труппу. Назвался… минутку. – Он достал с полки записную книжку и, послюнив палец, стал ее листать. – А, вот: Морис Вавазур.
– Имечко что надо, – пробормотал мистер Салливан. – Конечно, ненастоящее. Такие всегда ненастоящие. Он, скорее всего, Поттс или Спинк. С таким именем нельзя держать антрепризу. Несолидно. Теперь я его припоминаю. Низенький такой, с бородой. Сказал, набирает состав для романтической трагедии и ищет русский типаж. Мы ему показали Ливийскую, малышку Петровну и парочку других. Но он, помню, сразу вцепился в этот снимок. Я ему сказал, что у Петровны больше опыта, но он ответил, что это не важно. Мне этот тип не понравился.
– Вот как?
– Да. Не люблю, когда ищут хорошеньких девочек без опыта работы. Старый дядюшка Салливан, может, и не подарочек, но ничего такого не потерпит. Сказал ему, что у девчонки и так полно работы, но он ответил, что попытает счастья. Ко мне она с этим не пришла, я и решил, что она ему отказала. Если бы пришла, я б ей объяснил, что к чему. Не так уж я трясусь над своими комиссионными – спросите девочек, они вам скажут. А что, кстати, случилось? Этот Вавазур втянул ее в какую-то дрянь?
– Не совсем, – сказал Уимзи. – Она по-прежнему работает манекенщицей. Но Вавазур – инспектор, покажите мистеру Салливану ту, другую фотографию. Это он?
Салливан и Хоррокс разом склонились над фотографией Поля Алексиса и одновременно замотали головами.
– Нет, – сказал Хоррокс. – Это не он.
– Совсем не похож, – подтвердил Салливан.
– Вы уверены?
– Совсем не похож, – убежденно повторил Салливан. – Сколько этому парню? Вавазуру лет сорок, не меньше. Такой проходимец, щеки впалые, а голос сладкий, как сироп матушки Зигель [168]. Подошел бы на Иуду.
– Или на Ричарда III, – вставил Хоррокс.
– Это если делать его скользким и подобострастным, – сказал Салливан. – Но в пятом акте я его не представляю. В эпизоде с горожанами – пожалуй. Ну, это: наверху появляется Ричард, с книгой, между двух монахов [169]. Дело в том, – добавил он, – что на эту роль сложно подобрать актера. Противоречивая роль, я считаю. Можете не соглашаться, но я, бывает, кое-что читаю, а потом обдумываю прочитанное, и вот что вам скажу: когда Шекспир эту роль писал, он думал о чем-то другом. В начале пьесы Ричард слишком скользкий, в конце – слишком грозный. Это неестественно. Хотя пьеса всегда идет с успехом. Потому что в ней есть энергия. Динамика. Но Ричард будто сделан из двух людей – вот что мне не нравится. Один из них такой червяк-интриган, а другой такой храбрый бузотер, ярится и рубит головы направо-налево. Как-то это не сочетается, а?
Инспектор Ампелти начал постукивать ногой об пол.
– Я всегда думал, – откликнулся Уимзи, – что Шекспир написал Ричарда таким человеком, который всегда играет роль – все драматизирует, так сказать. Я не верю, что его ярость настоящая – как и его любовь. В сцене с земляникой [170]все становится понятно.
– Возможно, но сцена с Бэкингемом и часами [171], а? Может, вы и правы. Разбираться в Шекспире – не мое дело, а? Мое дело – ножки хористок. Но я всю свою жизнь так или иначе связан с театром, а это ведь не только ножки и сцены в спальне. Смеетесь? Эк меня занесло. Но я вам вот что скажу: порой меня тошнит от моей работы. Доброй половине этих антрепренеров не нужны ни актеры, ни актрисы – им нужны типажи. Когда мой папаша руководил труппой, ему были нужны актеры: такие, чтоб сегодня могли играть Яго, а завтра – Брута, а в промежутках давать фарсы и водевили. Но теперь, если парень один раз успешно сыграл заику с моноклем, он до девяноста лет будет играть заик с моноклями. Бедняга Розенкранц! Ему поперек горла встал ваш отказ сыграть ему Червя. А взять опытного актера и дать ему хорошую роль – куда там! У меня есть актер на эту роль, славный малый – и талантливый. Но он имел успех в роли добродушного седого викария в „Розах над дверью“ – и теперь его не берут ни на какие роли, кроме седых викариев. Его карьере конец, но кого это волнует? Только старого дядюшку Салливана, которому остается следить, откуда ветер дует, и стараться выглядеть при этом порядочным человеком.
169
Мистер Салливан приблизительно цитирует ремарку из седьмой сцены третьего акта: „На галерее появляется Глостер между двумя епископами“. Перевод с англ. М. Донского.
170
В этой сцене (акт III, сцена 4) Ричард мгновенно переходит от благодушия к ярости. Узнав, что Гастингс верен законному наследнику престола, он разыгрывает приступ гнева, обвиняет любовницу Гастингса в колдовстве и приказывает его казнить.
171
А здесь (акт IY сцена 2) Ричард повторяет „который час?“, притворяясь, что не слышит, как Бэкингем, вышедший из милости, просит у него давно обещанную награду.