– А что? – спросил Ампелти.
– Куда ему!
– „Куда мне!“ – сказал Валет. Это было верно – ведь он был бумажный [177]. Я не видел этого типа, но признаю: по описанию он безнадежен. – Уимзи усмехнулся. – А с другой стороны, меня дружище Генри принял за завсегдатая ночных клубов.
Гарриет скользнула взглядом по его худым ногам и спортивной фигуре.
– Не напрашивайтесь на комплименты, – сказала она холодно. – Все знают, что ваша вялость напускная и что своими артистичными пальцами вы на самом деле можете завязать узлом кочергу. Перкинс обрюзгший, шея у него цыплячья, а руки висят как плети. – Она повернулась к Глейшеру. – Перкинс не годится в головорезы. Когда вы подозревали меня, и то было убедительнее.
Глейшер моргнул, но удар выдержал.
– Да, мисс. В пользу той версии многое говорило.
– Конечно. Почему, кстати, вы от нее отказались?
Казалось, чутье подсказало Глейшеру, что он ступает по тонкому льду.
– Ну, она была немного, скажем так, слишком очевидной, а кроме того, мы не нашли никакой связи между вами и покойным.
– Вы очень мудро поступили, наведя справки. Ведь вы обо всем знали только с моих слов, так ведь? А сделанные мной снимки говорили о том, что я человек хладнокровный. И мое прошлое довольно-таки… назовем его богатым.
– Именно так, мисс. – Взгляд суперинтенданта совершенно ничего не выражал.
– А кого, к слову, вы обо мне расспрашивали?
– Вашу уборщицу.
– О! Вы подумали, что она знает, была ли я знакома с Полем Алексисом?
– По нашему опыту, – отвечал Глейшер, – уборщицы обычно знают такие вещи.
– Верно. И вы правда больше меня не подозреваете?
– Разумеется, нет!
– На основании характеристики, данной уборщицей?
– И дополненной, – проговорил суперинтендант, – нашими собственными наблюдениями.
– Понятно.
Гарриет пронзила Глейшера взглядом, но такими методами его было не пронять – он любезно улыбнулся в ответ. Уимзи, слушавший разговор затаив дыхание, решил, что невозмутимый полицейский заслуживает первой премии за проявленный такт. И обронил непринужденное замечание:
– Вы и мисс Вэйн в два счета расправились с теориями друг друга. Не хотите ли послушать, чем мы занимались весь вечер?
– Очень хочу, милорд.
– Мы начали, – сказал Уимзи, – с поисков улик в личных вещах покойника, в надежде, разумеется, пролить свет на Феодору и шифровки. Инспектор Ампелти проявил сочувствие и любезно предложил помочь. Помощь его и впрямь оказалась неоценимой. Два часа он тут сидит, глядя, как мы обшариваем все щели и закоулки, и всякий раз спешит сообщить, что эту щель и тот закоулок он уже обыскал и тоже ничего не нашел.
Инспектор Ампелти фыркнул.
– Мы не обнаружили ничего, кроме словаря Чемберса, – продолжил лорд Питер, – да и его обнаружили не сегодня. Его еще раньше нашла мисс Вэйн, когда при помощи кроссвордов отлынивала от работы над книгой. В этом словаре многие слова отмечены карандашом. Когда вы вошли, мы занимались тем, что их выписывали. Не хотите ли услышать, что у нас в коллекции? Вот несколько экземпляров. Читаю наугад: семафор, дипломат, покаяние, фаворит, паркетный, пеликан, любовница, монашеский, херувим, кабриолет, костюмерная, корабль, псалтырь, светило, личность, геральдист, пустячный, корысть, безумство. Тут еще много. Эти слова что-нибудь вам говорят? Некоторые из них вызывают ассоциации с церковью, другие – нет. Например, любовница. К ней я могу добавить тамбурин, пародию и дикобраза.
Глейшер рассмеялся:
– Звучит так, будто парень и сам увлекался кроссвордами. Это хорошие длинные слова.
– Но не самые длинные. Существуют слова гораздо длиннее, такие как предопределение, человеконенавистник и диафрагматический, но он не отметил ни одного настоящего членистоногого. Самое длинное из тех, что мы нашли, – „костюмерная“, одиннадцать букв. Однако у всех есть два общих свойства, довольно любопытных.
– Какие, милорд?
– Ни в одном слове буквы не повторяются, и нет слов короче семи букв.
Суперинтендант Глейшер вдруг вскинул руку, как школьник на уроке.
– Шифр! – выкрикнул он.
– Именно, шифр. Мы думаем, что это ключевые слова к шифру, а так как в них не повторяются буквы, можно попытаться угадать, какого рода этот шифр. Беда в том, что мы уже насчитали несколько сот помеченных слов, а конца алфавита все не видно. Что заставляет меня сделать неутешительный вывод.
– Какой?
– Что они меняли ключевое слово после каждого письма. Думаю, дело было так: в каждом письме содержался ключ к следующему, а эти слова Алексис пометил про запас, чтобы были наготове, когда придет его очередь писать.
– А это не могут быть уже использованные слова?
– Вряд ли. Он бы не успел отправить больше двух сотен шифровок с начала переписки, то есть с марта. Если б даже писал по письму в день, столько бы не набралось.
– Верно, милорд. Но все-таки, если тот документ, что мы при нем нашли, – одна из этих шифровок, тогда ключ – одно из помеченных тут слов. Это немного облегчает дело.
– Непохоже. Я думаю, это слова для писем, которые писал Алексис. В каждом письме он указывал свойключ для своегоследующего письма. Но его корреспондент делал то же самое. Наоборот – ключевое слово для письма, найденного у Алексиса, тут, скорее всего, не помечено. Если только это письмо он не сам написал, что маловероятно.
– Но мы даже это не можем утверждать, – простонал Глейшер. – Потому что корреспондент прекрасно мог выбрать слово, которое Алексис приберег про запас. Это может быть что угодно.
– Совершенно верно. Тогда единственное, чем этот словарь нам помог, – мы знаем, что в шифре использовалось английское слово и письма, вероятно, были написаны по-английски. Но не обязательно: они могли быть написаны по-французски, по-немецки или по-итальянски – в этих языках тот же алфавит, – но уж точно не по-русски: там алфавит совсем другой. И на том спасибо.
– Если тут замешаны большевики, – глубокомысленно сказал Глейшер, – удивительно, что они не писали по-русски. Это бы удвоило секретность. Русский язык сам по себе ужасен, а уж русский шифр – и вовсе впору повеситься.
– Именно. Я уже говорил, что мне плохо верится в большевистскую теорию. Однако – черт побери! Увязать эти письма с Уэлдоном у меня никак не выходит.
– Хотел бы я знать, – вставил инспектор, – как убийцы, кто бы они ни были, выманили Алексиса на Утюг. А если он туда пришел из-за большевиков, то как Уэлдон и компания узнали, что он там будет?
Выходит, встречу назначили те же люди, что и горло перерезали. Отсюда вывод – кто письмо написал, тот и убийство совершил. Либо Уэлдон с компанией, либо иностранцы.
– Истинно так, царь [178].
– А при чем тут Ольга Кон? – спросила Гарриет.
– Хороший вопрос, – сказал Уимзи. – Это самая большая тайна из всех. Могу поклясться, что она говорила правду. И мистер Салливан, который, несмотря на свою фамилию, ни капельки не похож на ирландца, тоже говорил правду. В разрушенной стене цветок, из щели в камне я тебя извлек, и, как поэт отмечает далее, если бы я мог понять, что такое корень, и листок, и лепесток, познал бы я, кто эту плоть рассек [179]. Но я не могу понять. Кто этот таинственный бородач, пришедший к мистеру Салливану за портретом русской девушки, и как этот портрет, подписанный „Феодора“, попал в бумажник трупа? Темная история, Ватсон.
– Возвращаюсь к первоначальному мнению, – проворчал инспектор. – Парень был с придурью, сам зарезался, и дело с концом. Может, у него была мания собирать фотографии девушек и посылать самому себе шифрованные письма.
– Отправляя их из Чехословакии?
– Ну, значит, кто-то делал это за него. Насколько я понимаю, у нас нет обвинения ни против Уэлдона, ни против Шика, а обвинение против Перкинса дырявое, как дуршлаг. Что до большевиков – где эти большевики? Ваш друг, старший инспектор Паркер, наводил справки о действующих у нас большевистских агентах и выяснил, что никто из них в последнее время здесь не появлялся. И известно, что каждый из них делал в четверг 18-го. Вы скажете, что это был неизвестный большевистский агент, но их тут вовсе не так много, как можно подумать. Ребята в Лондоне знают гораздо больше, чем может представить обычная публика. Если бы Алексис и его приятели занялись чем-нибудь не тем, там бы сразу поняли, в чем дело.
177
Так Валет отвечал на вопрос, умеет ли он плавать. Л. Кэрролл.
„Приключения Алисы в Стране чудес“. Перевод с англ. Н. Демуровой.
179
Лорд Питер цитирует стихотворение А. Теннисона: