И последнее, на чем необходимо остановиться, это вопрос: почему коммунистический символизм обращается для своего воплощения к сооружению каналов и их необычайному архитектурному оформлению?
Значение «воды» для философии было раскрыто еще Фалесом. «Вода» по своему естественному бытию содержит в себе элемент всеобщности, родственный мысли. Также как и мысль, вода есть связующее начало, поэтому нет ничего удивительного, что для символической передачи развившейся в систему мысли эта эпоха также обращается к воде. Однако «вода» Фалеса была выражением самой первой философской мысли, мыслью в ее непосредственности, лишенной в себе всяких определений. «Коммунистическая же вода» должна символизировать такую всеобщность мысли, где последняя уже развила в себе самой все свои определения, сведя случайные, исторические определения мысли к форме необходимых систематических определений. Поэтому для символизации этой необходимой системы разума, лишенной случайностей, сама вода должна быть взята в той ее определенности, в которой она реально существует — в форме рек и озер. Эти последние уже в их естественной форме могут служить прообразом божественного интелекта, отпечатавшего свои «определения» на земной коре. Беря эту естественную систему вод, коммунистическая эпоха не оставляет ее в ее непосредственной данности, но стремится внести в нее собственное определение, устранить случайную связь рек и сделать ее необходимой связью. Как выражается сама эта эпоха, она стремится к созданию «единой водно–транспортной системы».
Таково значение «коммунистической воды» и, таким образом, и эта деятельность коммунизма по созданию вполне практической системы, непонятным образом оформляемая им эстетически, может рассматриваться как до значительной степени неслучайная и имеющая символический смысл[234].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Такого состояния добилась философская идея к настоящему моменту. Так она умозаключила себя в своих трех необходимых моментах: моменте субъективности, объективности и, наконец, абсолютности. Мы, насколько это оказалось в наших силах, рассмотрели этот процесс собственного умозаключения идеи. Мы рассмотрели, как идея, существовавшая ранее в подчинении у искусства и религии, в девятнадцатом веке появляется в своей субъективности в деятельности Гегеля. Мгновенно этот субъективный момент распространяется на русскую культуру. Затем идея, неудовлетворенная своим случайным, только субъективным состоянием, уходит в развитие своего объективного момента, и этот процесс идет как в Германии, так и в России. Объективация идеи проявляет себя в создании двух тоталитарных держав — одна из которых более связана с духом религиозно–мистической идеи, а другая с новым духом логической определенности мысли в спекулятивной диалектике, которая на ступени объективации лишена в себе теоретического, субъективного момента. Духовный спор поэтому превращается в военное столкновение невиданного масштаба, и принцип философской идеи утверждает свое всемирно–историческое право. Это завоевание мгновенно отражается в художественной форме, посвященной войне, которая, однако, насыщена сверхэстетическим смыслом.
Эта овнешненность, объективированность идеи, имеющая в теоретической сфере форму догматизма, вскоре начинает в себе самой развивать свой собственный субъективный момент, являющийся тождеством непосредственной субъективности и внешней положенности идеи. Развитие этого процесса приводит идею к своему абсолютному моменту — философскому методу, имея который, идея теперь может, оглянувшись назад, увидеть и понять весь процесс своего становления, своего умозаключения. Именно этому и была посвящена данная книга. Разумеется, она полна несовершенств. Идею этой книги можно и нужно провести через более богатый эмпирический материал.
Например, уход идеи с почвы субъективности в объективность необходимо рассмотреть более подробно. Здесь более рельефно высветится роль Бакунина, который своей статьей «Реакция в Германии» совсем отчетливо демонстрирует нам уход диалектической идеи во внешность — там он требует приложить отрицательность диалектики к самой объективности. Нужно более подробно остановиться на показе догматизированных элементов философской идеи в самом творчестве Маркса, Энгельса; сама идея книги должна приобрести более логически проясненный вид и т. д. Однако вопреки всем этим несовершенствам смею надеяться, что основые моменты идеи все же прояснены уже и в этой книге, стремящейся показать, что всеобщий разум уже прочно и навсегда лег своими определениями как на весь мир вообще, так и на Россию, чье участие в развитии разума в мире оказалось участием в развитии самого высшего, самого волнующего и самого прекрасного момента — разума в его абсолютной чистоте и всеобщности. Этим самым отправленное богу Чаадаевым обвинение в том, что он «забыл» включить Россию в свой провиденциальный план, можно считать снятым.
234
Другим таким объектом, который построила коммунистическая эпоха и который также может трактоваться как художественный символ философской системы, является Московский метрополитен. Он также представляет собой очевидный и очень емкий символический образ непосредственно существующей системы, при этом в отличие от естественной системы вод он уже полностью создан деятельностью самого духа. Ну а факт того, что этому также всецело инженерному сооружению, намеренно хотят придать как можно больше художественности, уже является всемирно известным. Эта красота московского метро, однако, чаще всего рассматривается всегда как только внешнее убранство. Но художественностью обладает и весь метрополитен во всей его системной целостности.