В письме он выразил надежду, что Гилфорд простит совершенную несправедливость; далее он написал, что жестоко страдал в разлуке с другом и, несмотря на власть странной женщины, которой он подарил всю свою любовь, не проходило и дня, чтобы он не вспомнил о дорогом Гилфорде; отъезд друга, писал он, оставил пустоту в его душе. В эту минуту он как никогда нуждался в Гилфорде, столь быстро и с такой добротой приходившем прежде на помощь; баронет признался, что он несчастен и что возлюбленная жена непостижимым образом стала для него орудием пытки; в конце письма он вновь молил Гилфорда, если тот не позабыл еще чувства, соединявшие их в прошлом, простить его и поскорее приехать, дабы дружеская забота помогла баронету найти выход из плачевного положения, в котором он оказался.
Сэр Чарльз ждал Гилфорда с великим нетерпением. У него осталась одна надежда; снова увидеть друга и с его помощью постараться раскрыть тайну жены. Помимо трепета, испытываемого им при виде Геммалии, в душе его находил отклик лишь стук лошадиных копыт на дороге; он прислушивался, надеясь, что это экипаж Гилфорда.
Шумные развлечения остались в прошлом. Линдблад видел, что его балы и званые вечера не производили никакого впечатления на Геммалию; ему самому они теперь скорее внушали отвращение, и он постепенно стал рассылать все меньше приглашений. Поистине, никакие удовольствия не в силах развеселить сердце, снедаемое тайной печалью. Иные меланхолические фигуры вращаются в блестящих кругах, но походят на мертвых, которых в тех или иных странах принято осыпать пышными украшениями. Но способны ли духи, цветы и бархат оживить хладное тело, рассыпающееся в прах?
Следует также сказать, что в округе начали побаиваться Стоунхолла; гости, за исключением нескольких бесстрашных приживал, исчезли из имения. Поползли странные слухи и о леди Линдблад. Путешественники, побывавшие в Греции, уверяли, будто видели ее среди могил Коринфа и Афин. Слухи эти охотно распространяли женщины, давно уже безнадежно завидовавшие красоте Геммалии… Гадали, как удалось этой неизвестной, чей удивительный облик создавал плодородную почву для злословия, соблазнить и женить на себе сэра Чарльза, главу одного из первых семейств Англии. О Геммалии расспрашивали чужестранцев, однако те не могли пролить свет на таинственное создание. Решили, что у Линдблада имелись причины скрывать происхождение жены. Одни говорили, что она была дочерью знаменитого кавказского разбойника, которую баронет обнаружил на скале на месте кровавой резни; пережитые-де в детстве бедствия навсегда оставили на ней свой след. Другие утверждали, что она еврейка и была найдена сэром Чарльзом на берегу Иордана, происходит же по прямой линии не от кого иного, как от аэндорской колдуньи…[7] На сей счет ходили самые пугающие россказни. Деревенские дети, пробиравшиеся в сад баронета, дрожали при встрече с его женой; девушки видели ее в кошмарах и страшились, что она наведет порчу на их возлюбленных. Наконец, молодые люди, хоть и не так уж боявшиеся ночной ворожбы колдуньи из Стоунхолла, не могли не признать, что было в ней нечто, внушавшее ужас…
— Геммалия! Геммалия!
Геммалия прибежала на зов.
— Видишь почтовую карету? она спускается с холма и сворачивает на дорогу к замку, — спросил сэр Чарльз.
— Вижу, — отвечала леди Линдблад, устремив на него горящий взор.
— О! если бы в ней оказался Гилфорд! — добавил баронет.
— Гилфорд! да, это Гилфорд, — ответила она, и ее глаза заблестели сильнее, а на губах заиграла неопределенная улыбка.
Карета уже подкатила к замку. Вот она остановилась; Линдблад спустился навстречу другу; они обнялись, а Геммалия, недвижно стоя в сторонке, с торжеством смотрела на них, как на несомненных жертв своей устрашающей красоты.
Приезд Гилфорда утешил и обрадовал сэра Чарльза. Друзья сели за гостеприимный стол; Геммалия была с ними; никогда еще не казалась она такой прекрасной, такой очаровательной; Линдблад был в восторге; Джордж не скрывал своего восхищения, а молодая дама принимала их комплименты как должное.
Баронет воспользовался первой же возможностью, чтобы остаться наедине с другом.
— Как вы ее находите? — спросил он.
— Она восхитительна, — ответил Гилфорд.
— Почему же я — несчастнейший из людей?
— Я завидую твоему несчастью; но к чему заставлять меня завидовать еще больше, призвав меня сюда, к твоей жене? В Марселе ты думал, что я люблю Геммалию. Зачем же ты потребовал, чтобы я подверг себя опасности?
— Даже если ты восхищаешься ею, простое звание супруга не означает, что между нами существует какое-то различие.
— Что ты хочешь сказать?
— Если Геммалия мне и жена, то только по имени.
— Как такое возможно?..
Тогда Линдблад поведал ему историю своей жизни, начиная с того момента, когда он вступил в роковой брак; рассказал о беспокойных днях и полных ужаса ночах и о том, как неодолимый сон лишал его всех сил; о том, какой находил жену по пробуждении, и о жутких подозрениях, отравлявших его душу…
— Обещай мне, — добавил он, — поклянись самой ужасной клятвой, что поможешь мне раскрыть тайну… В Геммалии есть что-то необъяснимое… Когда я вхожу в брачный покой, мои чувства сковывает не тот знакомый всем, обычный сон — это некий сверхъестественный гнет, названия которому я не могу найти. Чудовищные ночи следуют одна за другой… Обещай, что сорвешь завесу, скрывающую этот ужас, и пробудишь меня от сна, что в сотню раз хуже смерти; обещай мне также следить за Геммалией, и пусть твоя дружба послужит и моему освобождению, и моей любви…
— Клянусь, — сказал Гилфорд и подкрепил свою клятву многими страшными обетами.
Прошло две недели, затем месяц, прежде чем Джордж вспомнил о клятве, данной сэру Чарльзу. Порой он проходил мимо спальни хозяина Стоунхолла; все было тихо; ни жалобы, ни стоны не выдавали страданий его друга, а войти он не осмеливался. Более того, жизнь в имении таила для него немало очарования; он был счастлив тем, что может видеть Геммалию; живя с нею под одной крышей, он позабыл, что Линдблад попросил его вернуться, ища поддержки и помощи.
Состояние баронета оставалось неизменным. Каждую ночь он впадал в долгий сон. К вполне естественной тревоге, вызванной таким невероятным положением, прибавились новые страдания; с прибытием Гилфорда в нем снова проснулась ревность; опрометчивый друг лишь усугублял подозрения баронета, ничуть не скрывая, какое бесконечное наслаждение доставляло ему общество Геммалии. Линдблад, чья печаль день ото дня становилась все безысходней, наконец объяснился с другом; он напомнил Гилфорду о данных тем клятвах и воззвал к его преданности дружбе, что слишком долго уступала любви.
Назначили ночь, когда Гилфорд должен был проникнуть в тайну странного сна Линдблада; он обещал, что проберется под покровом темноты в спальню сэра Чарльза и употребит все силы, чтобы пробудить его от необъяснимой летаргии; было договорено, что Гилфорд не уйдет, пока сэр Чарльз не увидит его и не заговорит с ним и пока секрет ночных кошмаров не будет разгадан.
Джордж, баронет и его жена провели вечер втроем. В камине старинного зала горел яркий огонь. Случись там зритель, он был бы поражен выражением лиц хозяев и гостя. Сэр Чарльз молчал; он застыл без движения, склонив голову к каминной доске и, казалось, ушел в свои думы, с радостью и отчаянием ожидая наступления ночи, обещавшей разгадку стольких тайн… По другую сторону камина сидела Геммалия; огонь бросал красноватый отсвет на ее бледное прелестное лицо; она переводила глаза с мужа на гостя и с приоткрытым ртом, как зачарованная, внимала едва ли не страстным речам запинающегося Гилфорда…
Часы пробили одиннадцать… Хозяева Стоунхолла встали и направились в спальню… Уходя, Линдблад подал другу выразительный знак, напоминая о клятве; Гилфорд, принужденный отвлечься от любовных мечтаний, ответил тем же. Оба казались растерянными и встревоженными; их колени дрожали, голоса срывались, точно они готовились к встрече со всеми призраками, которыми горячечное воображение людей населило обитель мертвых…
7