Лица, близко знавшие Эйзенхауэра и проработавшие с ним много лет, характеризовали его как достаточно гибкого политического деятеля, отнюдь не заскорузлого консерватора. За несколько месяцев до республиканского Национального съезда 1964 г. он выступил с осуждением Барри Голдуотера, который всегда и везде подчеркивал, что он является консерватором. «Главное, что надо помнить, – говорил Эйзенхауэр, – это то, что история – дорога с односторонним движением. Вы не можете идти по ней вспять»[982]. Президент не без оснований считал, что перманентный консерватизм – не лучший путь к решению сложнейших политических и социально-экономических проблем. Постоянный консерватизм был чем-то сродни пессимизму, который ни в коей мере не импонировал Дуайту Эйзенхауэру. «Пессимизм, – подчеркивал президент, – никогда не выигрывал сражений»[983]. А к дипломатическим, политическим и социально-экономическим проблемам Эйзенхауэр относился как к сражениям, которые можно только выиграть или проиграть. «Ничто не может заменить победы»[984], – любил повторять президент.
Во многих критических работах, посвященных жизни и деятельности Эйзенхауэра, утверждается, что он был довольно ограниченным человеком, интересы которого не выходили за пределы гольфа, бриджа и низкопробных повествований о жизни ковбоев. Изучение большого эпистолярного наследства Эйзенхауэра, в частности его переписки военных лет, составляющей пять томов, десятитомного собрания посланий, речей, протоколов, многочисленных пресс-конференций президента, четырех томов его мемуаров, а также беседы с людьми, близко его знавшими, позволяют сделать вывод о том, что с резко негативными оценками его личных качеств трудно согласиться.
Что же касается чтения прессы и прочей печатной продукции, то следует отметить, что Эйзенхауэр не был столь большим книголюбом, как, например, Джон Кеннеди, читавший до 1200 слов в минуту. Отношение президента к прессе было своеобразным. Эйзенхауэр скептически относился к ценности информации, приводившейся в центральных американских газетах. Однажды он сказал Адамсу: «Если вы хотите узнать, что думает народ, читайте газеты, но не нью-йоркские и не вашингтонские»[985].
В этой реплике относительно центральной прессы США есть доля правды. Однако ни в коей мере не следует торопиться переоценивать важность местных американских газет как надежного источника информации, выразителя интересов и чаяний народных масс. И поэтому вне зависимости от своих взглядов на американскую прессу президент вынужден был регулярно обращаться к ее услугам. Но это был не беглый просмотр, фиксирующий только детали бульварной хроники и занятные мелочи, которыми столь богаты американские газеты и журналы.
Люди, работавшие с президентом, отмечали, что он не просто читал, а изучал серьезные материалы, публиковавшиеся в печати. Обладая и в преклонном возрасте хорошей памятью, президент нередко поражал членов кабинета знанием многих фактов и деталей, которые не могли удержать в своей памяти даже помощники, специализировавшиеся по определенному кругу проблем. Во время одного из заседаний кабинета президент бросил реплику, уточнявшую цифровой материал экономического характера. Эйзенхауэр сослался на «Уолл-стрит джорнэл», прочитанный им несколько дней назад. Помощники президента принесли в зал заседания экземпляр газеты. Оказалось, что и на этот раз память не подвела его. Он назвал точную цифру.
В молодые годы Эйзенхауэр писал речи и доклады для генерала Макартура и других высших чинов американских вооруженных сил. Став президентом, он регулярно пользовался услугами многочисленных помощников. Но никогда никто не писал для него речей. Выступления президента были результатом его собственного творчества. На их содержании и форме лежала печать его индивидуальности.
Шерман Адамс, входивший в ближайшее окружение президента во время избирательной кампании 1952 г., писал, что после того как удачная речь подготовлена, ее необходимо «уберечь от друзей и советчиков различного рода». При этом Шерман ссылался на имевшую огромный успех речь Линкольна в Геттисберге в 1863 г.: «Говорили, что Геттисбергская речь Линкольна была эффектна потому, что рядом с ним не было никого, кто мог бы предложить какие-либо изменения после того, как Линкольн набросал ее текст в поезде в день выступления»[986].
Речь Эйзенхауэра по вопросу о необходимости прекратить войну в Корее произвела большой эффект, но не потому, что он поразил слушателей своим ораторским искусством, а потому, что в самый разгар избирательной кампании, за 10 дней до голосования, он сказал то, чего жаждали услышать десятки миллионов избирателей: нужен мир в Корее!
Все помощники президента отмечали, что Эйзенхауэр очень тщательно и долго готовил свои выступления. Ларсен, помогавший ему в этом нелегком деле, вспоминал, что однажды Эйзенхауэр назначил ему встречу на 8 часов утра, чтобы продолжить работу над очередной речью. В 19.30 в квартире Ларсена раздался телефонный звонок. «Очевидно, это президент», – сказал Ларсен. Друзья хозяина дома дружно рассмеялись. Они не могли поверить, что Эйзенхауэр занят делами в такое время. «Но это действительно был президент. Он все еще работал над речью и хотел, чтобы в нее были внесены дополнительные изменения»[987].
Став президентом, Эйзенхауэр относился с уважением и вниманием ко всем сотрудникам Белого дома вне зависимости от их рангов. Однако в этой простоте не было ни грана панибратства. Президент для всех, даже для сына, всегда оставался президентом.
Джон был привлечен для работы в аппарате Белого дома. С глазу на глаз он называл Дуайта отцом, но в присутствии третьих лиц величал его боссом, иногда даже президентом. «Это не было жеманством с учетом той формальной терминологии, которую использовали другие. Это было только проявлением естественности»[988].
Работники штаба Эйзенхауэра в Белом доме, как он любил называть сотрудников своего аппарата, очень скоро усвоили особенности характера своего шефа, его наклонности и привычки. Эйзенхауэр был собран, аккуратен, гражданский костюм всегда сидел на нем так же безукоризненно, как и военный мундир на протяжении предшествующих сорока лет. Президент не был поклонником какого-то одного цвета и часто появлялся в самых различных костюмах. Однако члены штаба Эйзенхауэра в Белом доме выявили определенную закономерность: если президент приходил в свой офис в коричневом пиджаке, значит, день будет тяжелый и беспокойный.
Стефенсон, один из работников штаба, каждое утро дежурил у входа в Белый дом и информировал коллег, во что одет Эйзенхауэр. Если президент появлялся в коричневом пиджаке, члены штаба Эйзенхауэра получали соответствующий условный сигнал[989]. Все знали, что президент в скверном настроении и надо работать особенно собранно и внимательно. «Когда Эйзенхауэр узнал об этом, он стал чаще одевать темные пиджаки»[990].
В биографических работах об Эйзенхауэре нередко говорится о том, что президент не очень жаловал интеллигентов, видя в них людей, практическую ценность которых не следует переоценивать. С этой довольно распространенной точкой зрения тоже трудно согласиться. Эйзенхауэр прекрасно понимал роль науки в век научно-технической революции. Он широко использовал крупных ученых в качестве научных консультантов и советников. Эта практика получила особенно широкое распространение после запуска в 1957 г. первого советского искусственного спутника Земли, когда для американских руководителей стала очевидной необходимость форсирования усилий по преодолению того разрыва, который образовался между СССР и США после выхода Советского Союза в космос.