В новые времена вписывались далеко не все. С точностью старинных, хорошо отлаженных часов ровно в семь утра легендарный император Франц-Иосиф выезжал из дворца Шенбрунн в пригороде Вены. По главной торговой улице Марияхильферштрассе он направлялся во дворец Хофбург, где исполнял свои обязанности, а в половине пятого возвращался в Шенбрунн, где родился семьдесят семь лет назад. Там он допоздна читал донесения и подписывал бумаги[57].
Восемь тщательно подобранных белоснежных лошадей везли его зеленую с золотом карету. У каждой была величественная стать, и держались они очень прямо, почти как сам император. Франц-Иосиф со своим конным выездом был картинкой из прошлого века. С немалым трудом британский монарх Эдуард VII уговорил императора Австрии один-единственный раз в жизни проехаться в автомобиле. Об этом рискованном событии, приключившемся в 1908 г., Франц-Иосиф якобы выразился так: «Одна вонь, а кругом ничего не видно»[58]. Если это правда, то перед нами редкий пример, когда Франц-Иосиф высказался откровенно, сбросив маску, которую он носил на публике.
Монарх, окруженный необыкновенной помпезностью, церемониалом и этикетом своего двора, воплощал идеал дедовских времен: устойчивость, постоянство, непрерывность[59]. Его образ тщательно и виртуозно выстраивался ведомством императорского дворца. Пожалуй, только это и было в нем современным. Монархический «фасад» позволял старевшему правителю упорно соблюдать привычное расписание и почти шестьдесят лет удерживать власть. Либеральный реформатор Йозеф-Мария Бернрайтер из ближнего круга Франца-Фердинанда, похоже, выразил досаду эрцгерцога, когда писал: «Мощный пульс новой жизни ухо императора воспринимало как тихий, отдаленный шелест… Он больше не понимает времени, а оно идет себе и идет…»[60]
Ритмы жизни Франца-Иосифа и его беспокойного племянника и наследника совершенно не совпадали. Когда Франц-Фердинанд бывал в Вене, огромный автомобиль австрийской марки «Граф унд Штифт», чуть ли не кренясь на поворотах, мчал наследника по гравиевой аллее дворца Шенбрунн из соседнего дворца Бельведер, где располагались его личные покои и канцелярия[61]. Контраст между императором и эрцгерцогом видели все без исключения. Казалось, в жилах у одного текла ледяная вода, а у другого – пылающая нефть. Пар, который получался при столкновениях, не давал им ясно видеть и понимать друг друга.
Итак, Гитлер прибыл в Вену. От умершего отца он унаследовал немного денег и снял убогую крошечную комнатушку в набитой до отказа ночлежке в самом центре города[62]. Совсем рядом была роскошная улица Рингштрассе; в северной части города располагался дворец Франца-Иосифа Хофбург, в котором было 2600 комнат, в южной – дворец Шенбрунн и его парки, в восточной – дворец Франца-Фердинанда Бельведер. Музеи, парки, театры, величественные здания и великолепные памятники – до всего можно было без труда добраться пешком.
От Габсбургов в Вене некуда было деваться. Первая же открытка, которую Гитлер отослал домой своему единственному другу Августу Кубичеку, изображала знаменитые Карлсплатц и Карлскирхе – площадь и церковь, названные в память давно умершего императора из этой династии. На обороте Адольф написал: «Мне все представляется очень красивым»[63]. Потом, при встрече, он признавался Августу: «Я часами мог простаивать перед оперой, подолгу глазел на парламент; весь бульвар Ринг для меня был как картинка из “Тысячи и одной ночи”»[64].
Поначалу его очаровал этот город-космополит. В своем ближнем нацистском кругу Гитлер так вспоминал о Вене времен Габсбургов: «Там мирно соседствовали ошеломительное богатство и самая отвратительная бедность. В центре и на окраинах живо ощущался пульс государства с населением пятьдесят два миллиона человек, вся таинственная магия плавильного котла наций. Ослепительный блеск двора как магнитом притягивал богатых и умных из всех уголков страны. Но габсбургскую монархию отличала строгая централизация. Только она и могла придать какую-то определенную форму этому сборищу разных наций»[65].
58
59
60
64