Этим специфически амбивалентным характером национал-социализма занимается и Брахер в вышедшей в 1976 г. работе о «Традиции и революции в национал-социализме». Прежде всего, Брахер указывает на решающий вопрос, а именно вопрос о революционном содержании национал-социализма: «Какие элементы идеологии, программатики, структуры целей национал-социализма, кроме техники господства и ее реализации в политике господства, следует называть революционными, если сохранять это понятие из эвристических соображений?» Брахер справедливо подчеркивает, что «уже для Гитлера времен написания „Майн кампф“, для создания его идеологии и программы… с самого начала одной из самых существенных руководящих идей [было] то, что в противоположность левым критикам и правым конкурентам важным, может быть, единственным источником силы и, в конце концов, тайной их успеха у „масс“ были не традиционные, не консервативные, не буржуазные подход и содержание этого движения». Этому выводу Брехера соответствует и базовый тезис настоящего исследования, в котором показана самоидентификация Гитлера как революционера и дается ключ к объяснению привлекательности и эффективности воздействия национал-социализма на массы. В другой статье Брахер пишет, что Гитлер «как идеолог и как политик, как суверенный манипулятор целями и средствами того движения, конечно же, [был] революционером. Если можно назвать революционером того, кто способен соединить радикальную концепцию изменения со способностью к мобилизации необходимых сил, то тогда можно назвать Гитлера даже архетипом революционера»[253].
Другие авторы в последние годы также присоединились к этому взгляду и называют Гитлера революционером. Ойген Вебер в статье 1976 г. («Revolution? What revolution?»). Главным образом он критикует, правда, инструментализацию понятия революции в исторической науке вообще, но выступает, по сути дела, против недифференцированного и не отрефлексированного употребления этих понятий. Он критикует в основном односторонний захват понятия революции марксизмом, который признает таковой только «левую» и «хорошую» революцию, а все остальные революционные движения дисквалифицирует как контрреволюционные. Фашизм, и особенно национал-социализм, пишет автор, это не контрреволюция, а альтернативная форма революции, конкурирующая с коммунистической[254].
В связи с существованием различных понятий революции Эрнст Нольте в одной статье 1983 г. внес ясность в дискуссию, введя различение между «эмпирическим» и «нормативным» понятием революции, а также и понятием «фундаментальной революции». Эмпирическое, санкционированное словоупотреблением значение «революции» подразумевает только «глубокое, т. е. явно отклоняющееся от нормальных перемен и продолжительное по своим последствиям изменение, а не насилие, и оно не ограничивается сферой политики». Ответ на вопрос, можно или нельзя назвать какой-либо процесс революцией, недопустимо ставить в зависимость от того, является ли, по мнению наблюдателя, изменение «хорошим» или «плохим». Исходя из этого эмпирического понятия революции, полагает автор, следует называть революцией как большевистский, так и национал-социалистический и фашистский захват власти. Проблематичным применение понятия революции к национал-социализму становится лишь тогда, когда за основу берется «нормативное понятие революции». Нормативное, ориентированное прежде всего на содержание Французской революции 1789 г., понятие содержит совершенно определенные, называемые вообще «хорошими» признаки: свобода, солидарность, гуманность, прогресс науки и техники, демократизация, рост материального благосостояния и увеличение счастья людей, устранение религиозной или суеверной картины мира и т. д. Если используется критерий этого нормативного понятия революции, то определение национал-социалистического захвата власти как революции уже никоим образом не становится само собой разумеющимся. От эмпирического и нормативного понятия революции следует отличать понятие «фундаментальной революции». Этим понятием Нольте обозначает такой процесс, «который в конце концов называли процессом индустриализации, раздвигания границ модернизации, международных сношений, европеизации, дифференциации и профессионализации» и который не был ни „хорошим“, ни „однозначным“, ни „простым“, а именно «фундаментально революционным». Если применять эти понятия к национал-социализму, то следует прежде всего констатировать, что в Третьем рейхе «более не царил «капитализм в том смысле, как это понимал Маркс». Национал-социализм пропитал «иерархическое и дифференцированное общество эгалитарным сознанием». В смысле фундаментальной революции — таков тезис Нольте — Гитлер был антиреволюционером. Вот его обоснование: Гитлер боролся как с капитализмом, так и с большевизмом, но они и были «двумя способами, которыми… реализовывалась фундаментальная революция». Тут следовало бы заметить: разве национал-социализм — как и модернизирующие диктатуры сегодня в так называемом третьем мире — не был третьей возможной, до сих пор просто еще не встречавшейся, формой фундаментальной революции? Как ни отвечай на этот вопрос, Нольте сразу проводит границу, замечая, что Гитлер «не [становится] поэтому сразу антиреволюционером в смысле эмпирического понятия революции. Если понимать революцию просто как „опрокидывание существующего“, то Гитлер не только был революционером по своим методам; он в конце концов почти полностью искоренил некогда господствовавший слой прусских юнкеров, и если бы он выиграл войну, то его победа означала бы величайшую из всех внешнеполитических революций, какую вообще можно себе представить»[255].