Почему то, Алиса вспомнила берега Ольхона, которые срывались отвесными стенами в бесконечную, черную бездну Байкала. Во всплесках ледяной воды слышались гортанные гимны древних шаманов, которые ветер, едва уловимыми нотками, разносил по острову. Хотелось встать на край, утеса, который в причудливой игре света и тени принимал женские очертания. В эти мгновенья казалось, что стоишь на носу древнего драккара, его носовая часть украшена резным изображением прекрасной ведьмы, которая пугает и злит духов с желтыми глазами, мерцающими в отблесках воды.
Захотелось спать. Забилась на вторую полку, железную, очевидно, предназначенную для багажа. Положила рюкзак под голову. Сон был беспокойный, рваный, мучала жажда. Рано утром, на одной из станций, в вагон набилась толпа. На этот раз, все вперемежку: и мужчины, и женщины. Пришлось сесть, потесниться. На полках, предназначенных для трех-четырех человек, оказалось по шесть. Люди и вещи были везде. Они сидели и стояли, казалось, почти на головах друг у друга. Стало шумно, влажно, душно.
Алиса сидела на багажной полке, как курица на насесте. Рядом расположился вчерашний мальчик. Казалось, что ему было вполне комфортно. Ребенок строил рожицы Алисе, заигрывал, рассказывал, что-то. Достала из рюкзака банан, взяла половину себе, вторую отдала мальчику. Он засунул свою часть целиком в рот, щеки раздулись, глаза сузились в щелки. Умудрился перепачкаться. Вытер руки о белую майку. Его мама смотрела, улыбалась. Пыталась, что-то узнать у Алисы. Она лишь пожимала плечами. К обеду удалось объяснить, что едет в Варанаси, Каши, Бенарис78.
В вагоне запахло едой. Кто-то угостил Алису чем-то странным, сладким, жутко острым. Улыбался. Отказаться не смогла. Потом крутило живот немного. Съела таблетку не запивая. Она прилипала к языку и горлу, жажда стала нестерпимой. Когда садилась в поезд, почему-то, рассчитывала, что воду можно будет купить в любой момент. Ошиблась. Разносчики воды, видимо, не считали нужным посетить «женский» вагон. Думала быстро выйти на станции, но все остановки были минутными, да и протиснуться к выходу казалось нереальным. Наконец, увидела в окно разносчика воды. Вспыхнула надежда.
– Water, water.79 – Алиса кричала, прильнув к решетке, которая закрывала окно вагона. Голос тонул в стуке проезжающих поездов, гудках локомотивов и воплях толпы. Торговец не слышал, уходил.
Внезапно, хором, заорал весь вагон. К разносчику воды, сквозь решётки, потянулись десятки рук. Поезд уже трогался. Торговец сунул бутылку в одну из ладоней, деньги взял из другой. Бутылка упала. Весь вагон взвыл от возмущения и негодования. Тогда, продавец схватил новую бутылку, побежал за поездом, отдал кому-то. Общими усилиями вода оказалась в руках Алисы.
Люди улыбались и, даже, смеялись, наблюдая за тем, как она пьет. Казалось, что сейчас заиграет музыка и все начнут танцевать, кружа подолами красных сари и мерцая золотыми колечками в ушах и носах.
Алиса хотела отдать деньги кому-то. Не взяли.
Прошел день. Пассажиры время от времени менялись верхними полками и нижними. Все затекало, хотелось лечь. Ближе к вечеру, Алиса съела еще один банан. Нашла на дне рюкзака пакетик с конфетами. Одну засунула в рот, остальное раздала детям. Они жадно набивали рты, утрамбовывали маленькими ладошками, чавкали с удовольствием, которое недоступно взрослым. Потом лезли обниматься, вытирали руки об одежду Алисы, дергали за волосы. В тесном вагоне не было задумчивых, хмурых, закрытых, неразговорчивых, грустных – улыбались. Все было странно. Не сочеталось. Гремящий, ржавый, грязный, душный, забитый почти нищими, работающими с раннего утра, до поздней ночи людьми и открытые улыбки, готовность помочь, поделиться, уступить место. Это было торжеством простоты над каменной тяжестью бытия. Вызов культу самоугождения, который превращает людей в опьянённых слабостью ближнего животных. Разве не эта суетливая алчность заставляет идти по головам, саркастически, цинично, злорадно? Заставляет думать, что мир только для сильного, жадного, изворотливого? Заставляет скупать, хранить, копить, сберегать. Поощряет лень, глупость, невежество. Губит ростки добра, благородства и любви. Все это материальная ловушка, тюрьма, цепь. Которая не позволяет преобразиться усталой человеческой душе. Что же, вера всегда там, где ее ждут.