(1) снимали, диалектически отрицая, но вместе с тем сохраняя все достижения «негативной свободы»;
(2) создавали простор для неповторимого индивидуального развития человека, не подчиняя его внешним унифицирующим условиям;
(3) обеспечивали такую систему взаимодействия индивидов, когда рост свободы, самореализация неповторимых качеств одного не ограничивает, а расширяет возможности свободного развития всех других.
Таков первый (но не единственный и не самый существенный) блок «требований» к отношениям и к категории свободы, рождаемый анализом противоречий капиталистического миропорядка и либеральной теории.
«Позитивная свобода»:
от познания необходимости к социальному творчеству (к критике теории либерализма)
Поиск в жизни ростков таких отношений освобождения, о которых мы говорили выше, окажется возможным только тогда, когда мы овладеем теми особыми методологией и теорией исследования реальности, которые помогают увидеть в жизни то, что большинство не замечает (подобно тому как телескоп и микроскоп позволили увидеть буквально над нашими головами и под нашими ногами миры, ранее не виданные никем). Для этого нам предстоит вооружиться (пока как гипотезой) теорией освобождения как ассоциированной деятельности людей, не только познающих необходимость (в частности, закономерности истории.}, но и, на этой основе активно воздействующих на нее (творящих историю)310.
Такой подход к проблеме свободы, акцентирующий внимание прежде всего на сознательном творении истории, восходит своими корнями к классическому марксизму311, являясь вместе с тем последовательной критикой и сталинизма, и либерализма.
В первом случае свобода сводится практически без остатка к познанию необходимости, которое (в рамках этой доктрины) осуществляется партийной наукой (de facto - наукой, подчиненной верхушке бюрократической системы). Деятельность же по «сознательному использованию познанных объективных законов» возлагается на централизованно организованное общество с жестким разделением (характерным для всякой бюрократической структуры) функций управления (это прерогатива «центра») и исполнительского труда (это участь «совокупного работника»).
Во втором случае (а полемика с «умным» либерализмом для нас важнее, чем критика «оглупленного» марксизма) сомнению подвергается как способность человека познать объективные законы (прежде всего социальные), так и результативность сознательного воздействия на них. «Гносеологическая гордыня» и «активизм» - таковы с точки зрения либерала смертные грехи всякого критика слева устоев либерализма (в терминологии Поппера-Сороса - «открытого общества»). В популярных ныне вариациях на эту тему (Гидденс и др.), ставших чрезвычайно популярными в России в последние годы, история вообще теряет всякую логику и закономерность, превращаясь в «сосуд случайных событий», которые в рамках того или иного социума могут «слипнуться» в определенный «кластер».
Можно было бы, конечно, оставаясь в рамках традиционного марксизма, опустить эти возражения, оставив их на совести ученых мужей, являющих собой «сосуд» случайно почерпнутых из разных источников знаний, «слипшихся» в постсоветский «кластер». Однако для нас эта проблема принципиально важна, ибо если у социальной истории нет законов, то, следовательно, и познать их невозможно, а вне познания объективных законов истории и, на этой основе, ее «творения» объединенными индивидами, свобода для марксиста невозможна.
Вполне отдавая себе отчет в том, что на нескольких страничках текста невозможно дать аргументированную критику доктрины, насчитывающей не одно столетие, воспользуемся лишь невольной самокритикой либерализма, указав на несколько очевидных примеров того, что либерализм defacto основывается на (i) познании [либералами-теоретиками] законов истории (когда и насколько оно истинно - второй вопрос) и (2) сознательном воздействии [либералов-практиков] на стихийное развитие исторических процессов (прежде всего в тех случаях, когда эти «объективные» и «непознаваемые» процессы идут вразрез с экономическими, геополитическими и т.п. интересами правящих элит «либеральных» государств).
Пример № i. Классический либерализм XVIII века начинает ни с чего иного как с. просвещения, т.е. критики существовавшей тогда системы; причем критики как теоретической (доказывая, что прежнее общественное устройство отжило свой век, мешает развитию человека, наук, промышленности и т.п., то есть, выражаясь марксистским языком, «познавая законы истории» и на этой основе делая вывод об исторической регрессивности феодально-монархического общественного устройства), так и практической (используя сии плоды просвещения как идеологию буржуазных революций, когда идеи, овладевая массами, становились силой материального преобразования общественного устройства). Эти черты необыкновенно ярко проявляет ранний, радикально-критический либерализм (за что его, кстати, всячески стремятся «забыть» современные либералы и всячески стремятся «оживить» творческие марксисты)312.
310
Сразу же приведем простейший пример: один ученый, познающий необходимость, доказывает, что всякое тело тяжелее воздуха неминуемо должно упасть на землю; другой разрабатывает модель самолета и так изменяет жизнь, что ныне, не отменяя, но попирая законы земного тяготения, каждый может летать и летает.
311
Среди левых Запада позитивное понимание свободы часто сводится к системе реальных социальных прав - свободы трудиться, иметь жилье, образование и т.п. Это действительные слагаемые позитивного освобождения, но, на наш взгляд, относящиеся скорее к абсолютно необходимым материальным социальным предпосылкам освобождения, чем к свободе как таковой.
312
Неслучаен в этой связи известный факт: когда гражданам США через 200 лет после принятия Декларации независимости предложили подписаться под этим текстом, большинство из них сочло документ красной пропагандой.