Рыска чуть расслабилась. Может, и сегодня обойдется? Девочка попыталась сосредоточиться на более мирных звуках: внизу, в застеленной сеном каморе, лениво переговаривались батраки, передавая по кругу бутыль с кислым слабым вином, чтобы лучше спалось. Кто-то лапал доярку, которой полагалось бы ночевать в веске, но с любимым теплее, чем дома на печке. Девица визгливо хихикала и отбрыкивалась от слишком уж непристойных ласк.
Хлопнула дверь, батраки заворочались, загомонили: «О, Цыка пришел!» — «А мы уж думали, что ты у своей вдовушки заночевал!» — «Или не угодила?»
— Ой, люди, что я вам расскажу! — тяжело дыша, с порога начал парень. — Какая вдовушка, я до нее и не дошел!
— На кого отвлекся-то? — похабно зароготали парни.
— Дураки, — обиделся Цыка, — меня хозяин к Бывшему посылал, стегно вяленое отнести и три каравая с тмином. Он же хоть дурной-дурной, а платит получше здорового! Вошел я в избу, окликнул, гляжу — лежит на кровати, с головой в меховое одеяло укутался, дрожит мелко. Думаю — чего это он в такую жарень? Может, приболел, лихорадка его колотит? Подошел поближе — а оно как брызнет в стороны, как побежит по полу, по стенам! Не одеяло — крысы, сотни крыс! И матерые, и мелкота навроде мышей, а все туда же: обглодали дочиста, даже кровь с простыней выгрызли, только розовый костяк на кровати и остался. Бррр, теперь год сниться будет, как крысы из глазниц и реберной клети выбегают, меж костей протискиваются… Да мимо меня, да по мне, да во двор… я туда же — и блевать за угол! Весь обед там оставил, и до сих пор от еды воротит…
Забулькало — с питьем рассказчик сохранил более нежные отношения.
— Видать, помер старик, а они на запах стянулись, — рыгнув, заключил он.
— Ужас-то какой… — с содроганием протянула доярка, нарушив потрясенное молчание слушателей. — Я б там на месте сомлела!
— А я б, наоборот, не растерялся и хорошенько обшарил развалюху, — за глаза расхрабрился ее дружок. — Если Бывший до последнего не скупился, значит, еще полна была кубышечка.
— Не дотумкал, — с сожалением признал Цыка. — А сейчас поздно уже, я хозяину все рассказал. Небось сам завтра полезет, только голову с кузнецом для храбрости кликнет…
— А сейчас сбегать?
— Да ну тебя! — разозлился парень — и на себя, что дал маху, и на друга, что растравливает душу. — Сам беги.
«Храбрый» батрак еще немного поворчал, поязвил, но тоже никуда не пошел. Найдешь еще те деньги или нет — неизвестно, а вот прокляты они наверняка.
Рыска сжалась в комочек и натянула покрывало до макушки.
Только она знала, что крысы не стали ждать запаха.
ГЛАВА 3
Крысы живут стаями, сообщая собратьям о найденной пище и ловушках.
Дождь хлынул перед самым рассветом, и под него Рыска наконец заснула — хотя громыхало и лупило но черепице так, что перебудило даже батраков внизу.
Зато и шелеста фасоли больше не слышно было.
Лило долго, щедро, доверху заполнив колоду для скота и все промоины на дороге. Обмелевшая река впервые за месяц дотянулась до камышей и накрыла отмель напротив вески. Жабы, невесть где прятавшиеся всю засуху, теперь важно шлепали по траве и ошметками грязи качались в лужах, побулькивая от удовольствия. Отмытые от пыли листья блестели, будто глазурованные, а между ними бусинками сверкали зеленые плоды: яблочки, сливки, грушки. До чего ж вовремя дождь пошел, еще день-два — и осыпались бы от зноя!
Расторговавшись, туча встряхнула потрепанным подолом, напоследок осыпав Приболотье мелким, мгновенно растаявшим градом, и уплыла в сторону города. Судя по выцветшим, поднявшимся ввысь облачным клубам, на его долю осталась одна морось.
Ради такого праздника детей разбудили не со вторыми петухами, а с третьими[5].
— Вставайте, лодыри! — Фесся постучала в потолок черенком метлы, как раз под тем местом, где спал Жар. Мальчишка так и сел на тюфяке, проснувшись уже потом. — Я что, сама посуду мыть буду?
— Небось не растаешь, — пробурчал Жар, но покрывало отбросил. — Эй, малая, гляди, куда прешь! Я ж тебе вчера сказал — до прялки!
Рыска перевела заспанные глаза на потолок и ойкнула. Там, едва различимое в утреннем полумраке, висело серое яблоко осиного гнезда. У обращенного вниз выхода сидела, подозрительно сжимая и разжимая брюшко, полосатая стражница. Еще несколько ползали взад-вперед по стенкам, ожидая, когда станет посветлее и можно будет лететь на промысел.
— Ты, главное, башкой его не задень и руками рядом не маши, — предупредил мальчишка. — Тогда не тронут.
— А сковырнуть его никак нельзя? — жалобно спросила девочка. Ночью крысы, днем осы, вот попала!
— Попробуй, — вкрадчиво посоветовал Жар и быстро-быстро пополз к выходу. — Только подожди, пока я с чердака слезу!
Рыска смолчала — слишком хорошо помнила, как их соседка, баба Нюща, попыталась расправиться с осиным гнездом в стогу, вывернув его оттуда вилами. Гнездо оказалось здоровущим, с тележное колесо, и взвившиеся на его защиту осы гнали бабку, позабывшую про возраст и болячки, аж до самого ровка. Брошенные под стогом вилы удалось забрать только на третий день, когда осы смирились с потерей и разлетелись лепить новые домики.
Девочке хватило бы просто пригнуться, но она тоже предпочла ползти — чем дальше от ос, тем лучше. Заодно подробно разглядела, чем завален чердак: рассохшаяся лохань, проржавевший чугунок, старая одежда, обрезки досок, перевернутая, чтобы кошки в ней не гадили, колыбелька. У дальней стены, за фасолью, стопкой лежали вязанки свекольных перецветней[6], такие древние, что почти все семена с них осыпались и смешались с мышиным пометом. Выбрось три четверти здешнего «добра» — никто никогда не хватится.
Едва нашарив ногой вторую ступеньку, Рыска широко зевнула, споткнулась и чуть не скатилась с лестницы кубарем.
— Вот неумеха! — замахнулся кулаком Жар. — Чуть на голову мне не свалилась!
Девочка показала ему язык и скорей шмыгнула в кухню, надеясь, что при взрослых мальчишка не посмеет ее колотить.
Батраки уже успели позавтракать и уйти, оставив на столе гору мисок, ложек и закопченный горшок.
— Молока вон с хлебом возьмите. — Фесся ожесточенно вымешивала тесто для сырников, в печи гудело недавно разожженное пламя: когда хозяйские дети продерут глаза, угли как раз созреют и в них можно будет поставить сковороду на длинной ручке. — И живо за работу, мне свободный стол нужен!
Рыска, давясь, скорее сгрызла свой кусок и недоуменно уставилась на Жара: тот едва двигал челюстями, лениво прихлебывая из кружки.
— Ну куда ты спешишь? — сердито прошипел он, когда служанка зачем-то выскочила в сени. — Не убежит твоя посуда!
— Так сказали же…
— Если делать все, что скажут, с утра до вечера спины не разогнешь!
— Ох, Жар, ремень по тебе плачет, — посетовала из-за двери Фесся. — Дождешься — попрошу Цыку его утешить! Рыска у нас малышка послушная, старательная, а ты ее чему учишь, а?
Девочка зарделась: она уж и забыла, когда ее в последний раз хвалили, а тем более называли малышкой. На Фессю она теперь глядела со щенячьим обожанием.
— Чему-чему… Уму! — еще тише пробубнил мальчик, но под грозным взглядом вернувшейся служанки затолкал в рот остаток хлеба и начал складывать миски стопкой.
В четыре руки мытье посуды пошло быстро и весело. Жар не умел ни долго злиться, ни молчать, ни, увы, работать. Поэтому всячески изгалялся, чтобы хоть как-то разнообразить эту скукоту: не отчищал горшок сплошняком, а ногтем выцарапывал на пригоревшей каше затейливые узоры, осторожно клал вымытую тарелку на воду в ведре для ополаскивания, сверху блюдце, на него ставил кружку и так далее, пока вся «баржа» с бульканьем не тонула, заливая пол водой. Фесся переступала через лужу и ругалась, но Рыска уже поняла, что злится она не всерьез, просто для порядку. Тем более что стопка вымытой посуды уверенно росла.