Подражая голосу ученика, Дурды продолжил:
— "Товарищ учитель, это она сама обижает меня…"
Дурды умолк и посмотрел на меня, словно спрашивая: "Ну, как?"
— Материал, товарищ драматург, освоен слабо, — оценил я. — Мало мыслей, фактов, образности. Чувствуется, что автор пьесы плохо знает жизнь школы. Учитывая все это, считаем, что публиковать пьесу пока еще рано. С уважением и пожеланием новых творческих успехов, редактор журнала "Пионер"… — как бы читая ответ на пьесу, произнес я.
Дурды грустно посмотрел в мою сторону, пряча написанное в карман куртки.
— Один — один! — признал он. — Это я изобразил твой первый урок в школе, Байрам.
Дурды опустился на скамейку, глаза его стали смотреть поверх очков на огонь памятника Неизвестному солдату, и он спросил меня так, будто хотел чем-то досадить:
— Вот ты мне хоть голову отруби, но я никак не пойму, почему ты хочешь пойти в учителя? Ты действительно веришь, что перед тем, как начать писать, писатели идут в народ и изучают жизнь?
Шаблонная фраза прозвучала очень смешно, но я на нее откликнулся всем сердцем.
— Тебе нужна моя правда?
— Да.
— Она не так проста. Сразу и не понять.
— Конечно, где уж нам. Ты просто упрям.
— Тебя когда-нибудь преследовали связка цветных карандашей и две пистолетные гильзы.
— Что это такое?
— Тогда сиди и молчи.
— Байрам, при чем тут карандаши и гильзы?
— Если бы это я знал… Иногда мне кажется, что я тогось — тронулся…
Когда-то отец мой работал учителем. Каждый день я выходил на улицу встречать его. Он передавал мне стопку тетрадей, завернутых в белую бумагу и говорил:
— Отнеси их в комнату, положи на стол. Да неси осторожно, чтобы не помялись.
Я, гордый тем, что выполняю такое ответственное поручение, вышагивал мимо соседей, задрав нос. Утром, едва встав, я бежал и приносил отцу вчерашние тетради, а он, гладя меня по голове, говорил:
— Пусть они пока полежат. Я еще не успел их проверить. Завтра возьму.
Отец иногда засиживался за своим столом до поздней ночи, делая пометки красным карандашом в тетрадях. Тогда я еще не знал, что красным карандашом он правил ошибки и ставил отметки.
Однажды я надел его рубашку, галстук, взял в руки книжки, тетради и вошел в комнату отца.
— Папа, теперь я тоже учитель, — сказал я, замерев у стола. Отец погладил мою голову и ответил:
— Вырастешь и станешь учителем, сынок. Вместе будем ходить в школу.
Но вместе в школу нам ходить не пришлось.
Как-то я прибежал с улицы, вошел в дом и увидел, что папа куда-то собирается. И был он в одежде, которую я никогда на нем не видел.
— Ты же говорил, что в школу учителю нельзя ходить в сапогах? — удивился я. — Почему же ты их надел?
Отец поднял меня к потолку.
— Такие дела, Байрам, праздник мой[5]. Теперь я красноармеец. Иду защищать нашу Родину.
— А когда вернешься?
— Скоро, очень скоро, сердце мое.
— Привези мне тетрадок и цветных карандашей.
— Хорошо, сынок! Хорошо! Только ты жди меня.
И мы пошли провожать папу.
— Сыночек, дорогой, слушайся маму. Скоро тебе идти в школу. Хорошо учись. Если я не вернусь с войны, возьми мою папку. А когда станешь учителем, продолжай мой путь. Даешь слово?
И тогда я впервые заплакал. Почему я плакал, не знаю, но мне очень не хотелось выпускать из рук ноги отца, обутые в сапоги, которые я крепко обнимал.
Подъехал фургон. Отец взобрался на него и уехал. И больше он не вернулся.
Так стал сиротой. Я и не подозревал, что становлюсь им второй раз.
— Вот и все, — закончил я свой рассказ, обращаясь к Дурды.
— А при чем тут цветные карандаши и патроны?
— Не знаю. Но что-то в них есть. Ты знаешь, я даже к психиатру ходил.
— И что он сказал?
— Педагогическая деятельность не противопоказана. И теперь иду в интернат.
— К таким же сиротам? У одних родители погибли в автомобильных авариях, у других — алкоголики.
— Подожди, а почему ты такой мятый? — спросил я у Дурды.
— Окончание праздновали. Отец денег дал. Гульнул малость.
— Тебе позавидовать можно.
— Конечно. И тебя учу, как надо свою жизнь устраивать, а ты все свое гнешь. А что ты будешь делать среди своих сирот — совершать трудовые подвиги в пределах зарплаты?
— Что делать. Каждому свое.
— С такими надо уметь работать. Это тебе не маменькины сынки, вроде меня. К ним нужен подход и подход. Интернатские, чуть что, тотчас голову оттяпают. Терять им нечего. Это мы после школы сразу к маме бежим. А для них школа — и дом, и отец, и мать. Верно говорю? Подумай, хорошо подумай, Байрам.