— А ты пойдешь со мной?
— Когда у меня был отец, мы всегда с ним ходили вместе. Со мной даже аксакалы здоровались.
Что-то жаркое, огненное затопило мне грудь, и вдруг я понял: пусть сейчас будет хоть землетрясение, пусть налетит смерч, но я пойду с Нуром в школьный сад, чтобы он хоть на миг забыл о своем горе, о своем сиротстве.
— Нур, сердце мое, пошли!.. А хочешь, мы сейчас пойдем в кино?
Мальчик улыбнулся и тихо ответил:
— Нет. Алтынтадж тогда вас съест.
С момента последних событий я все чаще стал как бы присматриваться к себе со стороны, анализировать свои поступки, старался относиться ко всем ученикам одинаково ровно, никого не выделяя.
Алмаз сразу уловил перемену в наших отношениях. Вот уже который раз он подходил ко мне то с нотами, то с книгами, в которых рассказывалось о жизни великих оперных певцов, но бесед таких, какие были прежде, у нас не получалось. Алмаз нервничал, плохо готовился к урокам, переста́л играть на скрипке. Я все это видел, но продолжал сдерживать себя, хотя мне очень хотелось восстановить прежние отношения. После всего этого я возвращался домой с больной головой. Мама все это видела и молчала.
Мне казалось, что я выравниваю свои отношения в классе, а сам все прочнее привязывался к Нуру. Почему? Я и сам не знал. Может быть, потому, что я — туркмен, кумли, человек песков, а у нас в Каракумах, где родились и жили мои предки, отношения выстраиваются просто: если тебе человек нравится — заходи, будь гостем, а гость — выше отца. Если же нет, не по душе, значит, не по душе, ты уж прости…
Нур нравился мне все больше и больше. Этот смуглый, невысокого роста парнишка был с закваской настоящего джигита. Говорил он несколько дерзковато, стараясь подражать взрослым, но было видно, что мыслит он еще по-детски и как-то книжно. А тут вдруг в нем проснулось что-то странное — преклонение перед тайными силами природы. Он заговорил о злых духах, шайтанах. Рассказывал мне о каких-то "святых местах" в Каракумах.
— Учитель, — пытался дознаться он, — вам когда-нибудь снилась Карагырна́к?
— Черная дева? — переспросил я.
— О, это великая хозяйка страны предков, которые смотрят на нас с неба.
— Какую чепуху ты плетешь. Карагырнак — героиня древних сказаний.
— Нет, нет, не говорите так, а то у вас может отсохнуть язык.
— Нур, ты что, дорогой, не дурману ли объелся? Смотри, а то двойку поставлю, — пошутил я.
Нур посмотрел на меня, повернув голову, словно голубь на неожиданно найденное зерно — настороженно и удивленно. Он, как видно, хотел что-то мне сказать, но сдержался.
Однажды у него сорвались слова, которые заставили снова зазвенеть гильзы.
"Учитель, — сказал он, — вы знаете, за что осужден мой отец?.." Вот и все. Больше к разговору об отце Аширова мы не возвращались. Но после этого я стал понимать, почему меня так потянуло к Нуру.
С Алмазом мне было нелегко. Плохо разбираясь в музыке и геологии, я часто не мог ответить на его вопросы. Чтобы не ударить лицом в грязь, мне пришлось рыться в книгах, штудировать справочники.
Для Нура же я был живой энциклопедией. Рядом с ним я чувствовал себя человеком, обладающим огромным запасом знаний. В беседах с Ашировым мое самолюбие удовлетворялось, и я гордой поступью шагал домой. Ай да я!
Однажды Нур снова завел разговор о Карагырнак:
— А вот Якши Яманович говорил, что тот человек, который верит в Карагырнак, будет всегда счастливым.
Странное имя человека Якши Яманович[16] меня рассмешило. Я улыбнулся.
— Аширов, ты что говоришь?
— Я правильно говорю, учитель, — усмехнулся мальчик. Потом скорчил странную мину и сказал: — Смотрите, учитель.
Лицо его вдруг изобразило боль и страдание. Губы посинели, глаза закатились. Левая кисть втянулась в рукав пиджака, правая нога скрючилась, спина сгорбилась.
Передо мной стояло изуродованное существо, вызывавшее боль и сострадание. Уродец и есть уродец.
Мне стало известно, что одно лето, убежав из дома, Нур жил у какого-то колодца в пустыне, рядом со "священным" погребением, выпрашивая подаяния. Здесь-то он и научился всяким проделкам тунеядцев, кормившихся добротою доверчивых людей.
— Послушай, Нур, — сказал я ему, — но ведь ты настоящий артист! Нет, клянусь, я не шучу. Надо записаться в школьную самодеятельность.
Паренек недоверчиво покосился на меня. Сразу как-то помрачнел, замкнулся в себе, словно я насмехался над его искренними чувствами.
— Ладно, ладно, я пошутил, — поспешил я. — А кем бы ты хотел быть?
Но ответа не последовало. Мальчик разогнул спину, высвободил спрятанную в пиджак руку.