С клерикалами канцлер жил не так мирно, как с консерваторами. Центр был слишком требователен в глазах Бетман-Гольвега, и ему не раз приходилось вступать с ним в борьбу. Закон 1872 г. запрещал иезуитам преподавательскую и религиозную деятельность, но в 1911 г. баварское министерство разрешило иезуитам вести в церквах беседы на религиозные темы. Бавария как католическая страна всегда тяготела к сближению с римской курией, но рейхстаг увидел в уступчивости баварского правительства по отношению к иезуитам нарушение имперского закона, и в нем был сделан запрос канцлеру. Клерикалы подняли брошенную им перчатку и завели речь о необходимости полной отмены закона 1872 г. В рейхстаге рука об руку с центром действовали социал-демократы, которые настаивали на необходимости снятия вообще всякой опеки правительства с публичных собраний и дела преподавания, зато все остальные партии — от свободомыслящих до консерваторов — высказались против предоставления какой бы то ни было свобода иезуитам. Союзный совет, на обсуждение которого был вынесен вопрос об образе действий баварского правительства, также не нашел возможным развязывать иезуитам руки и не одобрил баварского «либерализма». Канцлер, который некоторое время медлил, получил теперь в решении Союзного совета прочную опору для ответа на предъявленный ему запрос. В своем ответе (1913 г.) он отозвался довольно резко о домогательствах иезуитов и советовал им не вызывать нового культуркампфа.
Новое столкновение с центром у Бетман-Гольвега произошло из-за польского вопроса. Прусское правительство слишком усердно стало экспроприировать имущество польских помещиков. Центр взял поляков под свою защиту, и в рейхстаге канцлеру был предъявлен новый запрос. Бетман-Гольвег представил, однако, формальный отвод против запроса: он заявил, что то, что делается прусским правительством в Польше, может обсуждать только прусский ландтаг, но не германский рейхстаг. Центр не удовлетворился этим объяснением и, соединившись и на этот раз с социал-демократами, высказал канцлеру недоверие, на которое тот, конечно, не обратил никакого внимания.
Наконец, довольно острое столкновение между канцлером и клерикалами произошло и из-за вопроса о дуэлях. Один военный врач (Замбер) подвергся оскорблению со стороны офицера и был вызван им на дуэль. Замбер, однако, отказался принять вызов, сославшись на свои религиозные убеждения. В ответ на это офицерский суд чести предложил ему подать в отставку. Клерикалы подняли по этому случаю бурю, и дело перешло на рассмотрение императора, который нашел, что принципиальным противниками дуэли не место в армии. На этот раз возмутились уже не одни клерикалы, но и все левые партии. Резолюция императора подверглась очень суровой критике в рейхстаге, и было принято постановление, что отказ от дуэли, наказуемой к тому же уголовными законами, не может быть поводом к исключению с военной службы.
Между правительством и рейхстагом были и другие столкновения по более мелким поводам (из-за вопроса о прибавках жалования для чиновников Восточной Пруссии, из-за гонения на польских чиновников, голосовавших за неугодных для правительства кандидатов), но эти столкновения никогда не доходили до разрыва. Обе стороны понимали, что разрыв грозит им слишком большими неприятностями и в минуты крайних обострений всегда находили общий язык. Бетман-Гольвег понимал, что разрыв с клерикалами должен толкнуть его в объятия либералов, к чему он совсем не стремился. Поэтому, несмотря на отдельные резкие выступления против клерикалов, он никогда на покушался на завоеванные в прежние времена права церкви и часто был готов идти на уступки. Уже одно введение конституции в Эльзас-Лотарингии стоило в глазах клерикалов очень многого. Со своей стороны и центр стал теперь не так требователен, как в прежние времена, и несмотря на свое фрондерство в частных случаях, в общем был готов идти рука об руку с правительством в существенном и главном.
А самым главным в глазах правительства Бетман-Гольвега было по-прежнему увеличение сил армии и флота. Центр, увлеченный все нараставшим в Германии воинственным настроением, отказался от своей прежней оппозиции в этом отношении, и теперь почти всякому новому требованию правительства субсидий на армию и флот было обеспечено большинство, ибо национал-либералы, консерваторы и в некоторых случаях даже свободомыслящие и прежде смотрели благосклонно на требования относительно вооружений. Правительство воспользовалось таким настроением рейхстага, и увеличение военных сил теперь стало производиться почти ежегодно. В 1911 г. рейхстаг дал согласие на увеличение армии в мирное время на 10 тысяч человек; в 1912 г. правительство провело через рейхстаг новое увеличение армии на 29 тысяч человек, а также и создание новых боевых единиц в виде двух армейских корпусов; вместе с тем была предположена новая реформа флота, предусматривавшая образование третьей морской эскадры и большего количества подводных лодок. В 1913 г. правительство опять потребовало увеличения армии еще на 136 тысяч, человек, и рейхстаг принял это предложение большинством голосов против социал-демократов, поляков и эльзасцев. Средства для покрытия новых военных расходов были добыты путем чрезвычайного налога (в один миллиард марок), падавшего на имущества и доходы. Несмотря на то, что этот налог должен был пасть главным образом на состоятельных людей, правые партии не возражали против него: отчасти и они были напуганы уверениями правительства о грозном положении, в котором якобы находится отечество, отчасти же этим путем они надеялись избегнуть еще более неприятного для них налога на наследства.
Против кого же были направлены все эти вооружения? С тех пор как Англия заключила соглашение с Францией (1904 г.), а затем и с Россией (1907 г.), Германии пришлось считаться с комбинацией трех великих держав, занявших положение совместной обороны против нее, но это не заставило ее изменить агрессивный тон внешней политики. При Бетман-Гольвеге (до первой мировой войны) отношения Германии к членам тройственного соглашения два раза обострялись до крайности. Само начало нового канцлерства как бы предвещало мир и знаменовало улучшение отношений с Россией. В начале ноября 1910 г. император Вильгельм имел свидание в Потсдаме с русским царем, в результате которого правительства обеих стран обязались «не вступать ни в какие комбинации, которые могут иметь агрессивный характер против другой стороны». Кроме того, в Потсдаме было заключено соглашение по персидским делам. Именно Германия согласилась признать, что Россия имеет особые стратегические и политические интересы в Северной Персии и уступала ее притязаниям относительно железных дорог, путей и телеграфов. Со своей стороны Россия обязалась не противодействовать немецкой торговле в Персии и не мешать постройке Багдадской железной дороги; кроме того, Россия обещала на свои деньги построить ветвь Тегеран-Ханекан, которая должна была соединить Багдадскую дорогу с русско-персидскими железнодорожными путями. Для Германии это имело очень большое экономическое значение, ибо облегчало проникновение германских товаров во всю Персию. Германские перспективы на захват персидского рынка благодаря этому приближались к своему осуществлению, и потому торгово-промышленные круги немецкого общества были очень довольны потсдамским соглашением.
Но, несмотря на это соглашение, прочного мира между Россией и Германией быть не могло. Если в 1910 г. и удалось путем взаимных компромиссов разграничить сферы влияния обеих держав в Персии, то гораздо труднее оказалось это сделать относительно Балканского полуострова. С тех пор, как в Африке Германия натолкнулась на энергичное сопротивление со стороны Англии и Франции, а в Персии — со стороны России и Англии, она особое внимание обратила на Балканский полуостров. Он и сам по себе представлял почти нетронутый рынок для сбыта продуктов германской промышленности, но главное — через него лежала дорога в крайне заманчивый для Германии край легко поддающейся чужому влиянию азиатской культуры и в земли тоже нетронутого рынка — в Малую Азию, Месопотамию, Аравию и в ту же Персию, которую было невозможно прочно подчинить германскому влиянию без сухопутной дороги через Балканский полуостров и Турцию. Кроме этого, перед глазами германских империалистов вырисовывались еще более заманчивые перспективы о достижении через Ближний Восток и индийских владений Англии, и о поражении недосягаемой до сих пор соперницы Германии в ее лучшей, наиболее драгоценной колонии. Под чинить Турцию германскому влиянию оказалось очень нетрудно. Об этом свидетельствовал крайне благосклонный прием, оказанный турецким правительством миссии германского генерала Лимана фон Сандерса; Турция видела в Германии свою защитницу от России, верила в германскую мощь и готова была предоставить ей полную свободу действий. Помехой в германских стремлениях на восток оставался один лишь Балканский полуостров, — без подчинения его влиянию Германии не могла осуществиться ее главная мечта — о германской дороге Берлин — Багдад. Между тем в 1912 г. на Балканах произошли события, которые были тяжким ударом для Германии и ее союзницы — Австрии. Четыре балканские державы — Сербия, Черногория, Болгария и Греция — соединились против Турции и наголову разбили ее; теперь уже не тайна, что этот союз был заключен при содействии России, которая праздновала теперь двойную победу. Во-первых, Болгария вступила в союз с Сербией и Черногорией, естественными соперниками Австрии в господстве над Адриатическим побережьем; и уже благодаря одному этому должна была отказаться — правда, на короткое время — от своей австрофильской политики; она даже согласилась на арбитраж русского императора в некоторых спорных вопросах[41]; для Австрии, а через нее и для Германии все это было, несомненно, очень неприятной неожиданностью. Во-вторых, был ослаблен вековой враг России на Черном море и в Закавказье, и это открывало новые пути для распространения русского могущества на Ближнем Востоке. Но насколько заключение балканского союза и первая балканская война были торжеством для России, настолько же они были поражением для центральных держав. Ослабление Турции и союз Болгарии с Сербией были встречены в Австрии и Германии с открытой враждой. Опаснее всего для них было возрождение великосербских стремлений к Адриатическому морю, к Боснии и Герцеговине, к Задунайским землям, и чтобы помешать этим стремлениям, Австрия и Германия приняли самые энергичные меры. Когда сербские войска вышли к Адриатическому морю (у Алессио), а черногорцы заняли Скутари, то центральные державы наложили категорическое veto на эти завоевания, и, уступая их давлению, Сербии и Черногории пришлось отступить. Не без участия Берлинского и Венского дворов загорелась и вторая балканская война, столкнувшая недавних союзников между собой. Для Австрии и Германии было необычайно важно расстроить наладившуюся было дружбу между Болгарией и Сербией, и в этом отношении их старания увенчались успехом, причем Болгария, разорвав с Сербией, снова стала обнаруживать тягу к германским державам. Но исход второй балканской войны не оправдал ожиданий Германии и Австрии: Болгария была разбита, а в Сербии усилились великосербские веяния, представлявшие собой прямую угрозу для Австрии. Второй естественный союзник Германии и Австрии на Ближнем Востоке — Болгария — (если считать первым Турцию) был ослаблен, их враг — Сербия, наоборот, — возвышен. Перед центральными державами теперь стояли две задачи. Одна из них была дипломатической: надо было помирить их рассорившихся ближневосточных союзников — Турцию и Болгарию, и этого их дипломатии удалось достигнуть уже в ближайшие месяцы вслед за Бухарестским миром 1912 г. Другая задача была военной и могла осуществиться только на полях сражений; она заключалась в том, чтобы унизить Сербию и вознаградить Болгарию и Турцию, сделав это, однако, так, чтобы те почувствовали свою зависимость от силы германского оружия и от милости Германии. Но путь к осуществлению этой второй цели лежал только через великую европейскую войну; в 1912 г. Германия еще не была к ней готова, и тем с большей энергией она принялась за ее подготовку в ближайшем же будущем…