Последнее, что хотелось бы отметить в связи со сложившейся традицией изучения географических интересов Гоголя, – это то обстоятельство, что в ней не проблематизируется сама география как научная область, предполагается ее некая «объективность» и извечная «научность». Однако география переживала период большой неопределенности в России в тот момент, когда по вопросам ее преподавания выступил Гоголь. В Германии ситуация была совсем другая: к тому времени уже прошла смена парадигм внутри науки – был отброшен старый формат географии, когда она занималась классификацией и описанием отдельных явлений космоса, земли и людей, и утвердился современный подход, при котором земля и люди изучаются как взаимообусловленные элементы единой системы органической и неорганической природы[42]. Немного больше чем за десятилетие до выступления Гоголя в «Литературной газете» вышел труд Риттера «Землеведение в связи с природой и с историей человека, или Всеобщая сравнительная география» (1818), который, собственно, и положил начало современной теории географии. Новая география опиралась на геоантропологию Гердера и натурфилософию Шеллинга, а свою методологию вырабатывала на основе географических описаний Нового Света в работах Гумбольдта. Более подробно и в связи со статьей Гоголя речь о географии Риттера и Гумбольдта пойдет в первой части этой книги. Здесь же важно отметить, что в России имя и труд Риттера были известны немногим, и среди них до 1840‐х гг. не было географов[43]. Более того, в 1820‐е гг. в России стали отменять преподавание географии в университетах, считая, что как наука она несостоятельна[44]. Таким образом, ко времени публикации статьи Гоголя российская география и ее преподавание сохраняли старый, унаследованный от XVIII в. формат и вообще не представляли большого научного интереса. Положение стало меняться только с 1840‐х гг.[45]
На таком фоне проясняется значение выступления Гоголя. Он был первым, кто набросал основные идеи новой географии в их взаимосвязи, хотя в статье это можно было сделать только в предельно обобщенном виде. То, что он выступил по вопросам преподавания, также имеет непосредственное отношение к становлению новой парадигмы: именно в связи с обучением географии встали вопросы реорганизации ее области и методов в работах Ж.-Ж. Руссо, И. Г. Песталоцци и И. Г. Гердера[46]. В своей статье Гоголь сформулировал идеи географического освоения мира, преображения географического знания в целостную картину Земли, через которую открываются смысл, красота и тайны Творения, как в этом был уверен и Риттер. Писатель говорил о закономерностях исторической жизни людей в отношении обитаемого ими пространства и настаивал на включении в сферу географии предметов, которые вошли в нее только в ХХ в. в рамках культурной и гуманитарной географии, – таких как история самой дисциплины или архитектура городов. Статья звучала как манифест новой географии и ее преподавания и одновременно – как манифест нового применения художественного слова, внедрения его в научный дискурс.
Новизны подхода Гоголя к географии современники не поняли и не оценили, а те, кто мог оценить, – промолчали: наиболее активный и последовательный популяризатор идей новой географии в России в первой половине XIX в. Н. А. Полевой не успел отрецензировать «Арабески» Гоголя – его журнал «Московский телеграф» уже был запрещен, в то время как Погодин, с которым Гоголь делился мыслями о планах географических и исторических сочинений, как можно предполагать[47], видел в эстетических аспектах геоисторического дискурса писателя профанацию науки, как, впрочем, и В. Г. Белинский[48]. Эстетизация науки, свойственная всем статьям Гоголя, стала объектом насмешек в немногочисленных рецензиях на «Арабески»[49]. Здесь же стоит предупредить и современные оценки статьи Гоголя как «художественной», в отношении знания географии «неглубокой» и т. п., тогда как на самом деле она отражала особенности дискурса романтической историографии и географии, который в начале XIX в. считался научным. Эстетизация науки отразила самую суть ее романтического периода и, в частности, суть всего этапа в становлении современной географии, которому статья Гоголя принадлежит. На эту особенность исторических статей Гоголя в их связи с французской школой романтической историографии уже указывалось[50], эту особенность следует подчеркнуть и в отношении географической статьи.
42
О смене парадигм географии в Германии см.:
47
О мнении Погодина свидетельствует письмо Гоголя от 14 декабря 1834 г.: «Не думай также, чтобы я старался только возбудить чувства и воображение. Клянусь, у меня цель высшая» (Переписка Н. В. Гоголя: В 2 т. / Сост. и коммент. А. А. Карпова и М. Н. Виролайнен. М., 1988. Т. 1. С. 353).
48
Ср. у Белинского в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя („Арабески“ и „Миргород“)»: «Я очень рад, что заглавие и содержание моей статьи избавляет меня от неприятной обязанности разбирать ученые статьи г. Гоголя, помещенные в „Арабесках“. Я не понимаю, как можно так необдуманно компрометировать свое литературное имя. Неужели перевести или, лучше сказать, перефразировать и перепародировать некоторые места из истории Миллера, перемешать их с своими фразами, значит написать ученую статью?.. Неужели детские мечтания об архитектуре ученость?.. Неужели сравнение Шлёцера, Миллера и Гердера, ни в каком случае не идущих в сравнение, тоже ученость?.. Если подобные этюды – ученость, то избавь нас бог от такой учености!» (
49
В «Библиотеке для чтения» (1835, т. 9, кн. 3, март, отдел 6: «Литературная летопись», с. 8–14) и в «Северной пчеле» (1835, № 73, 1 апр., с. 289–292). Предполагают, что рецензии принадлежали редакторам этих изданий – О. И. Сенковскому и Ф. В. Булгарину, см. комментарий:
50