— Что?
— Тебе нравится моя шерсть?
— Конечно, — ответил он.
— Ты никогда не говорил об этом.
— Мне нравится ваша шерсть, — сказал Голд, в замешательстве отступая к кожаному креслу у двери.
— Он сказал мне, что ему нравится моя шерсть, — услышал он ее сообщение об этом его зятьям Ирву и Максу. — Но мне кажется, он морочит мне голову.
— Как твоя поездка? — сделала отвлекающий маневр его сестра Эстер.
— Отлично.
— Где ты был? — спросила Роза.
— В Уилмингтоне.
— Где? — спросила Ида, проходившая мимо с подносом.
— В Вашингтоне, — сказала Роза.
— В Уилмингтоне?
— В Уилмингтоне.
— В Вашингтоне.
— В Вашингтоне?
— В Уилмингтоне, — поправил он их всех. — Штат Делавер.
— Ах вот как, — сказала Роза с расстроенным видом.
— Как твоя поездка? — спросила Ида, возвращаясь назад.
Голд кипел.
— Он сказал, что все было отлично, — ответила Эстер, опережая Розу, и направилась к кофейному столику, на котором стояли тарелки с печеночным паштетом и рублеными яйцами с луком, их содержимое таяло под напором маленьких ножичков, намазывавших паштет и яйца отдельно или вместе на круглые крекеры или небольшие ломтики ржаного или очень черного тминного хлеба.
— Познакомился там с какими-нибудь хорошенькими девушками? — спросила Мьюриел. Младшая из присутствующих сестер, Мьюриел всегда чувствовала себя обязанной быть современной.
— На этот раз нет, — ответил Голд с полагающейся для такой ситуации ухмылкой.
Мьюриел вспыхнула. Ирв хохотнул, а Виктор, муж Мьюриел, казалось, смутился. Роза переводила внимательный взгляд с одного лица на другое. Голд подозревал, что она стала плохо слышать и, вероятно, ничего не понимает. Муж Розы, Макс, почтовый служащий, последнее время стал глотать слова, и Голд никак не мог понять, замечает ли это кто-нибудь, кроме него.
Эстер вернулась с тарелкой для Голда, в другой руке она держала наготове солонку.
— Это тебе, — заявила она своим дребезжащим голосом. — А это твоя персональная солонка.
Голд съежился.
— Не балуй его, — грубо пошутила Мьюриел, пепел сигареты, прилипшей к ее губам, сыпался ей на грудь.
Женщины в семье Голда считали, что он любит все очень соленое.
— Не соли, пока не попробуешь, — крикнула через всю комнату Ида. — Я его уже солила.
Голд проигнорировал ее слова и продолжал солить крекер. Чьи-то пальцы стащили остальные с его тарелки. Эстер и Роза, каждая в отдельности, принесли ему еще. Сид с интересом наблюдал за ним. Ну и лица — обосраться от них всех можно, думал Голд. Ну и люди. И все они с прибабахами. Даже Белл, последнее время. А особенно его мачеха. В его памяти навсегда осталась первая встреча с мачехой. Сид улетел во Флориду на свадьбу, вернулся с новобрачными и устроил прием у себя дома, на Грейт-Нек. Вслед за представлениями последовало неловкое молчание; никто, казалось, не знал, что говорить дальше. Голд отважно выступил вперед и попытался рассеять напряженность.
— И как, вы хотите, — сказал он самым своим светским тоном, — чтобы мы вас называли?
— Я бы хотела, чтобы вы относились ко мне, как мои собственные дети, — ответила Гусси Голд с любезностью, не уступавшей его собственной. — Я бы хотела думать о вас как о собственных детях. Пожалуйста, называйте меня мамой.
— Отлично, мама, — согласился Голд. — Добро пожаловать в нашу семью.
— Никакая я тебе не мама, — оборвала она.
Рассмеялся только Голд. Все остальные, вероятно, сразу же поняли то, что не дошло до него. Она была не в своем уме.
МАЧЕХЕ Голда с детства внушили, что есть при людях неприлично, и она, как всегда, появилась в столовой со своими вязальными спицами и соломенной сумочкой. Четырнадцать взрослых разместились локоть к локтю за столом, рассчитанном на десятерых. Голд знал, что не у него одного нога застряла под скобами, удерживающими раздвижную столешницу. Я столько раз присутствовал на подобных сборищах, что тошно вспоминать, сокрушался про себя Голд. Дочь Иды ушла куда-то на вечер, а сын учился в колледже и не жил дома.
— Я вижу на столе, — провозгласил Сид с таким подавляющим дружелюбием, что все мускулы Голда рефлекторно напряглись в предчувствии какой-нибудь пакостной шутки, — картофельную запеканку Белл, пудинг Эстер, картофельный салат Мьюриел, а Роза сделала… — он запнулся.
— Я сделала кнейдлах[3] из мацы, — сказала Роза, вспыхнув.
— И кнейдлах Розы.
— И мою шерсть, — сказала мачеха Голда.
— И вашу шерсть.
— Тебе нравится моя шерсть? — спросила она с таким кокетством, что могло показаться, будто мнение Сида для нее чрезвычайно важно.