…Когда у меня в руках новая книга, предмет, изготовленный в типографии руками наборщика, этого своего рода героя, с помощью машины, изобретенной каким-то другим героем, я чувствую, что в мою жизнь вошло что-то живое, говорящее, чудесное…
1
Она родилась в Париже почти двести лет тому назад.
На заре весеннего дня поэт и философ Франсуа Тибо дописал последнюю страницу. Почерк у него был ужасный, но слово «Конец» он постарался написать красиво. Бросил на пол огрызок гусиного пера, вытер о штаны пальцы, выпачканные чернилами. Некоторое время он сидел не двигаясь, словно прислушивался к чему-то. Потом задул оплывшую свечу, встал и распахнул окно мансарды.
Тибо был молод, невероятно тощ. Изношенная одежда свободно болталась на его нескладном костлявом теле. Он долго смотрел на крыши, подернутые пеленой тумана, как голубоватым дымком, на бледную зарю над ними.
«Черт побери! А ведь, пожалуй, я один бодрствую в столь ранний час в огромном городе, спящем тревожно, чутко, — в час, который для меня стал часом великого свершения».
Мысль об этом наполнила Тибо торжеством, гордостью. Он улыбнулся — растерянно, радостно. Снова сел за стол, положил голову на груду исписанных листов, в блаженной истоме закрыл глаза. И мгновенно заснул.
Весенний ветер перелистал страницы рукописи, ласково тронул жидкие волосы рано полысевшего от жизненных невзгод и огорчений поэта.
Небо светлело. Туман над крышами порозовел, стал прозрачным.
Тибо спал. И снилось ему не венчание его лаврами в Королевской академии за книгу, безоговорочно признанную учеными мужами гениальной, а большущий жареный каплун, поразивший на днях его воображение в харчевне «Святая бутылка», где поэт купил себе черствый хлебец. Божественный каплун, туго обтянутый готовой лопнуть поджаристой кожицей, золотистой, как парча! Каплун вдруг ожил, медленно поднялся с оловянного блюда, захлопал коротенькими крылышками, с которых стекали янтарные капли жира…
Тибо вскочил, протер глаза.
Сизый голубок, один из его крылатых друзей, влетел в окно мансарды, покружился, трепеща крыльями, и тотчас вылетел наружу. Может быть, голубь хотел убедиться, что книга наконец-то закончена и разнести весть об этом событии по всему Парижу?..
Внизу скрипнула дверь. Загремели болты открываемых ставен. По мостовой прогрохотали колеса. Послышались голоса, дробный стук шагов. Город просыпался.
Торопливо, словно кто-то мог помешать ему, Тибо собрал исписанные листы, прижал их к груди.
— Моя книга!
В эту минуту он уже не испытывал радости завершенного труда. Внезапно его охватило тоскливое чувство душевной пустоты, — что-то большое ушло из жизни. Два года писал он книгу, голодая, недосыпая ночей. Он вложил в нее свои мечты, свою доверчивую любовь к людям, веру в справедливость, ненависть к угнетению, — весь горестный опыт своей недолгой невеселой жизни. Эти два года он жил книгой. И вот теперь все кончилось… Что может достойно вознаградить его труд? Слава? Богатство? Чепуха все это!.. Слава и деньги нужны лощеным придворным лизоблюдам. Ему нужно другое!
— Иди к людям, — прошептал он. — Стучись к ним, разбуди их, зови!.. И если ты воспламенишь, если заставишь сильнее биться хотя бы одно сердце, я скажу: Франсуа, ты — толковый парень, не напрасно исписал столько бумаги. Ты не напрасно жил.
Тибо накинул на плечи дырявый плащ, надел старую, с обвисшими полями шляпу, вполне пригодную, чтобы украсить огородное пугало, спрятал рукопись на груди и вышел. Дверь в свое убогое жилище он не запирал. Не только потому, что у него нечего было украсть, нет — он был убежденным противником собственности. И если он сказал о своей книге «моя книга», то потому только, что она была написана им. Принадлежала же она всему человечеству — в этом он был непоколебимо убежден.
Вскоре после его ухода в мансарду заглянула Иветта — миловидное существо с пышно взбитыми пепельно-белокурыми волосами, круглым розовым личиком, еще не утратившим свежих красок юности, несмотря на то что девушка от зари до зари прилежно трудилась за гроши в шляпной мастерской.
Иветта была не только и не просто соседкой Тибо: она первая знакомилась с его книгой по мере того, как появлялись страница за страницей, глава за главой, что было, конечно, для молоденькой шляпницы великой честью. Тибо читал отрывки из рукописи и своим друзьям, но первой[3] он читал Иветте. Она была отличной безропотной слушательницей. А ведь порою человеку даже с самой гордой, независимой и возвышенной душой необходимо как можно скорее хотя бы с кем-нибудь поделиться своими мыслями, услышать живой отклик на то, чем полно его сердце!