— Не поедем!
— Знамо, какой расчет. Тут — светло Христово воскресенье.
— Религию не нарушай!
— Мы в эти дни отродясь не сеяли.
— В весну один день год кормит!
— Год? Раньше праздники справляли, а хлеба побольше было, — сказал Софрончик, закручивая козью ножку.
— У тебя. Да у тебя собаку выманить было нечем!
Грянул смех.
Батов только этого и ждал. Когда смех улегся, он, все еще улыбаясь, спросил:
— Ну как, прочистили горло?
Колхозники молчали.
— Ладно. Стало быть, все… Хорошо собрание! Давайте поговорим как следует. О религии вы тут кричали напрасно. Это дело ваше, частное. Но коллективное дело от него страдать не должно. Безусловно. Да и велика ли беда не попраздновать? Хромых правильно сказал: весенний день год кормит. Отсеемся, тогда дело наше. Такой праздник завернем — небу жарко! А теперь… как бы к пятнадцатому мая сев закончить!
Батов говорил долго, стараясь не задеть религиозное чувство верующих. Он выбрал одного такого — маленького, с редкой бородкой, под которой видны были розовые рябины, спросил:
— Ну вот ты как думаешь, отец?
— Я-то? Я думаю… Оно конешно…
Мужик побагровел и растерянно замигал седыми ресницами.
— Стало быть, согласен в пятницу?
— Да ведь оно, как сказать… Кричали тут. Только надсада голосу! Напрасно, выходит, кричим.
— Напрасно?
Мужик улыбнулся.
— Напрасно. Бедноте николи праздника не было. Так вот, как я, значит, и думаю, — он с трудом передохнул. — Я вот и говорю… Согласен я.
— Значит, будем робить? — поднимаясь, вздохнул Калюжонок и потер каракулевую бородку.
В углу кто-то проворчал:
— Егорий говаривал: есть двои семена, сей до меня. А у нас одних нехватки…
Его уже никто не поддержал.
В пятницу утром на поле выехали обе бригады.
На широких телегах — «одрах» лежали плуги, подняв к небу козелки с черными подпалинами у туго завинченных гаек. Щетинились бороны. Коровы послушно стояли, привязанные к задкам. Антипа, то и дело поправляя сбившуюся шапчонку, суетился вокруг телег. Он покрикивал на Софрончика, в чем-то убеждал Калюжонка, мимоходом шутил над Семеном. Все осмотрит, чуть ли не понюхает, — и бежит дальше.
— Вы у меня бороните на совесть! — кричал он ребятишкам, — в три следа! А то я вас знаю, только песни задуваете.
Бороноволоки авторитетно отвечали:
— Да мы же не впервой! В хозяйстве робили.
Все ждали красную агитповозку, которую организовал Клягин. Она выехала из двора колхозного правления. Правил Семен Шабалин. Он сидел прямо, не шелохнувшись, только голова его вздрагивала на тонкой шее. Над повозкой развевалось малиновое знамя.
На крыльце сельсовета стоял Леонид Кокосов. Мимо пробежал Клягин, и Леонид остановил его:
— Ишь торжественно как.
Клягин перекинул из руки в руку тяжелый портфель.
— Весело живем. Только музыки не хватает…
Он похлопал себя по груди, по бедрам и положил портфель на ступеньку крыльца.
— Чуть было не позабыл!
— Чего?
— Дело небольшое.
Клягин подхватил портфель и пошел в сельсовет. На площади шумели:
— В чем дело?
— Чего ждем?
Клягин, прислушиваясь к этим крикам, достал из портфеля бумажку и подал Леониду:
— Отправь ее почтой. Только сам. Леватову Анатолию Матвеевичу.
В окно постучали.
— Клягин! Тебя ждем.
Егор сел в агитповозку рядом с Семеном, положив на колени раздувшийся портфель. Батов пошел сбоку пешком.
…Максим в этот день тоже выехал в поле. Он решил пораньше вспахать свой участок. Теперь этот участок входил в колхозный массив, и Максим бил на то, что взять вспаханную землю колхоз не посмеет.
Но не успел он закончить и первый выпряж[15], как на полосу, вышагивая по меже с саженным деревянным циркулем, пришли Батов с Антипой.
— Безусловно, ты, товарищ Базанов, молодец, — опираясь на циркуль, сощурился Батов. — Сев ранний наука одобряет. Только вот земельку ты чужую ворочаешь.
— Я из колхоза с землей вышел. Земля эта мне на десять годов дана, — как можно спокойнее ответил Максим.
Батов даже и бровью не повел.
— А мы засеем.
— Как?
— Так, сеялкой… Да ты, браток, не волынься. Иди назад в колхоз. Мы тебя примем.
Максим постоял в нерешительности, затем молча выпряг лошадей, поднял плуг и бросил в телегу. Он понял, что полосы ему не удержать.
Через день единоличникам нарезали землю. Максиму достался участок, принадлежавший когда-то Василию Гонцову. Земля была хорошая, не взяли ее в колхоз только потому, что она выпадала из общего землеустроительного плана.