— Правильно, — крикнул Семен Шабалин. — С полосы не сойду, а норму выполню!
Вечером все ели из общего котла. Пили чай.
Когда кашевар спустил в мешок грохочущие ложки и бросил пустой котел вверх дном на траву, у потухающего костра встал Батов.
— Смена у нас здоровая растет. Для нее и работать весело.
— Яйца курицу не учат, — раздался голос из темноты.
— А вот теперь учат! — ударяя на каждом слове, повторил Батов. — И хорошо делают… А ты выйди на свет, чего из темноты кричишь?
— Мне и здесь хорошо.
— Завтра все равно по норме узнаю, — пообещал Батов.
Он набрал полную грудь воздуха и с шумом выдохнул.
— С нормами надо подтянуться! А то, что это такое? Норма — гектар, а сам бригадир дает девяносто соток, не больше…
Антипа, не поднимая от костра глаз, подумал о сыне: «Выпороть бы мерзавца. Из-за него все…». Но тут же вспомнил, что норму действительно не выполняет, и вздохнул.
— Спросишь, почему? — продолжал Батов. — Отвечают: кони не идут, коровы в бороне не ходят. А чей за ними уход? Ваш! Придите посмотрите, какие кони во второй бригаде…
Фрося легко поднялась с земли и горячо заговорила:
— Товарищи! Я предлагаю просить правление колхоза организовать ударную комсомольскую бригаду. Тогда мы докажем. Как, ребята?
— Да ты, девка, чего? — озаряя улыбкой каракулевую бородку, сказал Калюжонок. — С больной головы на здоровую? И сейчас вам никто руки не завязал.
В темноте засмеялись. Батов тоже улыбнулся. Но сидевшая до сих пор молча Нина горячо подхватила:
— Товарищ Батов, Фрося правильно говорит. Руки им, верно, связаны. Они лехами[16] пашут: вспахал леху, а тут сосед. Пока бригадир другое место даст, время уходит.
— Верно!
— Мы еще тогда вам помогать придем…
Теперь и Колька орал во весь голос:
— Яйца курицу не учат, а цыплята за ручку водят!
Антипа думал: «Парень-то? Все они нынче такие… Ганька-то, Ганька! Пожалуй, оно и лучше. Такая егоза научит, — добродушно подумал он о Нине Грачевой. — И знамя и это дело с лехами заметила. Даром что — учительница!».
19
Стяньке Гроховой первое время после переезда в Ключи некогда было подумать, оглянуться. Она целиком погрузилась в хозяйственные хлопоты. Сходила с бумажкой от Кости на склад, и Мухин суетливо, с шуточками и с подмигиванием, отвесил ей пять килограммов извести.
— Чистота для молодых — это первое дело, — юлил Прокоп и добавлял: — А вот гвоздочки дюймовые… Или для одежды — пяти дюймов.
Стянька, дивясь любезности кладовщика, взяла по килограмму тех и других.
Она выбелила известкой стены, вымыла в комнате пол, двери. На окна повесила шторки, на зеркало — полотенце. Железная кровать поднялась периной, горой подушек и пухло округлилась, сверкая всеми цветами собранного из клинышков одеяла. Костя похвалил. Усадив жену на колени, спросил:
— Ну как, Стеша? Нравится тебе здесь?
— Ничего, — смутилась она. — Не огляделась я еще.
— Обживешься, домой не захочешь. Вот летом кино у нас будет…
Съездив в Таловку, Костя привез маркизету.
— Это тебе, за твое чистое девичество.
Стянька покраснела до слез. Она чувствовала такой стыд, будто ее голую вывели на народ.
— Что ты? Не рада, что ли?
— Нет, ничего. Ситчик хорошенький.
Костя недовольно поморщился.
— Не ситец это, а маркизет. Ценная ткань. Три с полтиной метр стоит.
Стало еще обидней. Стянька вдруг почувствовала, что ей жаль девичества — воли, беззаботных песен, колхозных хлопот. За все это — пестрая материя по три с полтиной за метр!
Ночью она всплакнула, а потом забыла обо всем. Жизнь потекла внешне спокойно, сытая, заполненная неизведанными переживаниями.
— Не хотел он меня обидеть, а просто так сказал, — думала Стянька, — свои же мы теперь!
Но вскоре ей снова пришлось пережить унизительное чувство.
В Ключах появилась Файка. Это было тем более неожиданно, что, уезжая из Застойного, она уверяла всех, что едет к мужу на Днепрострой.
Вечером Стянька спросила Костю:
— Фаина почему не уехала к мужу?
— Она ездила.
— Почему вернулась?
Костя криво улыбнулся.
— Чего заслужила, то и получила. Прогнал ее муж, — жестко сказал он.
— За что?
Теперь удивился Костя.
— А ты что, не знаешь, за что муж жену прогоняет?
Стянька смутилась.
— Зачем же она сюда приехала?
— К Корытову…