Незаметно Антипа дошел до Острого увала, от которого намерен был начать осмотр Истошного займища. Здесь он задержался у полоски Максима Базанова. После дождей пшеница пустила поздний подгон и заметно поправилась, но еще и теперь зелень ее поднималась кругами, сквозила рединой и казалась сорной, хотя при ближайшем рассмотрении Антипа этого не нашел.
— С подсадой хлебушко у Максима, — вслух подумал он. — Вот что значит от народу отшатнуться! И вспахано кое-как, и посеяно не вовремя. Першину работку по перстам знать: Фадя у него робил. И что это мудрит Максим? Кулака начисто подрезают, как осот литовкой, а он лезет в это поганое племя! От кулацкой контры досыта наказанный шомполами, а все-таки до удивительности бессознательный. Вот накрою его сегодня на покосе — беспременно мозги ему наканифолю, чтоб почувствовал. Вот кому полную политграмоту прочитать надо… Видит же он, какой хлеб у нас растет в колхозе и какой у него…
Сделав небольшой круг, Антипа вышел на Колесиху, чтоб еще раз полюбоваться колхозным полем. Пшеница стеной поднималась от самой дороги и широким разливом уходила вдаль, упираясь в измереженные легкой дымкой колки. Из утолщенного конца каждого стебля, разрывая рубашку, выходил на волю колосок. Антипа склонился и осторожно коснулся одного из них. Из темной пазушки последнего листа ему на ладонь выкатилась стеклянная бусинка росы.
— Где теперь колос, там после вязка ляжет. Добрый хлебушко! — Весь наполняясь трепетной радостью, Антипа бросил росинку в рот и причмокнул так, словно выпил рюмку водки. — Тут не́видя на круг пудов сто с десятины будет!
Он долго шел межой, продолжая любоваться хлебом, как вдруг до его слуха долетел стонущий звук оттачиваемой косы. Звук шел из Малинового оврага.
«Вот. Говорил я Батову: пока там райзо узоры разводит, единоличники начисто всю самолучшую траву выпластают», — с досадой подумал Антипа и пошел на звук. Не успел сделать и полсотни шагов, как увидел валки свежескошенной травы, а вскоре за кустами послышался мерный посвист косы: жж-и-ть, жж-и-ть!
Антипа не сомневался, что косит Максим Базанов, и был прямо-таки поражен, когда над кустом замаячила лохматая голова председателя Застоинского сельского Совета, а затем показался он сам. Более чем всегда похожий на цаплю, он отчаянно размахивал косой и, двигаясь вприскочку, казалось, ничего не видел. Пот градом сыпался с давно не бритого лица. Дышал Цапуля с присвистом, словно вторил косе: жж-и-ть, жж-и-ть!
…Всю жизнь не везло Василию Цапуле. Началось с того, что родился он вперед пятками. Двух лет объелся белены, пяти лет тонул, а одиннадцати его кусала хозяйская лошадь. Работая бороноволоком в сроку[18], он затеял поиграть с жеребенком. Вывернул шубу и начал к нему подкрадываться. Рассвирепевшая кобылица с визгом налетела на него, схватила за самую макушку и вытряхнула из шубы. Через два месяца вокруг красной подковы на голове вырос белесый хохолок. На деревне долговязого, нескладного парнишку стали звать «Цапулькой»… Женили Цапулю пьяного на поповской работнице, которая через семь месяцев родила ему дочку. С этой обидой и ушел он в солдаты. А то, что случилось с ним на фронте, Цапуля приписывал своему исключительному врожденному невезению и никогда никому не рассказывал.
Была ранняя весна. Почти два месяца полк, в котором служил Цапуля, стоял в обороне, на расстоянии каких-нибудь ста саженей от первой линии вражеских окопов. По зорьке, бывало, доносилась даже чужая, непонятная речь. А иногда, случалось, наскучившись окопной жизнью, солдаты той и другой стороны выползали на бруствер и переговаривались, прибегая к выразительным жестам. Словом, жили по-хорошему. И вот надо же было так случиться! Под Алексея-«божьего человека» пал туман, да такой, что едешь в повозке — и конского зада не видишь. Цапуля ездил с походной кухней. В этот злополучный день, заправившись как следует жиденькой кашей, он месил туман до тех пор, пока не проглянуло солнце. А когда это случилось, вокруг кухни, как из-под земли, выросли люди в грязно-зеленых коротких мундирчиках. Трудно сказать, кто был больше удивлен. Солдатская каша немцам понравилась: они долго хлопали Цапулю по плечу, приговаривая: «Камрад, камрад!», «Зер гут, зер гут, карашо…» Затем Цапуля был представлен по начальству, препровожден в Австрию и там проработал два года на разных земляных работах. Вот тебе и «зер гут»!