У Нины поспел обед — картофельный суп-скороварка. Она деревянной толкушкой ударила в пустое ведро.
— Бум, бум, бум!
Собирались все разомлевшие, парные, с добрым блеском в глазах. Первым делом пили.
— Ну денек, — говорил Антипа, сгребая с лица ладонью крупные капли пота. — Ежели такая погодка застоится — сенца накосим!..
Степан молчал. Его тревожила не столько погода, сколько люди. Начали вроде бы ничего, а как дальше?..
Обедали шумно, прямо на валках травы. Нина разливала жидкий картофельный суп, подбеленный молоком, каждому в его чашку. Раздавались голоса:
— Добавочки нельзя?!
— Эх, грибочков бы сюда!
— Не худо захотел. А если баранины!
— Солдат из топора щи варил.
— Так-то бы и Нина сварила.
Хлеб ели каждый свой. У одних он был белее, у других темнее, но все равно завернутый в тряпицу, и брали его понемногу, откусывали над ладошкой: дорога была каждая крошка. Каждый знал: в колхозе хлеба нет, а свои запасы — где они? Вот и приходилось примешивать в муку лебеду, заячий щавель или кому что по вкусу. Перфиша Софрончик достал из кармана что-то похожее на коровью лепешку и своими негнущимися пальцами размял в суп. Ел, посасывая неразмокающие кусочки. После супа кто ел еще яйца, кто творог, свежий стрельчатый лук, молоко — это уже из своих запасов, а Перфиша сходил к колодцу, напился воды. И как-то всем сразу стало неловко. Поспешили разойтись: после обеда полагается отдохнуть. Скоро все задремали. Только Колька Базанов все никак не мог угомониться. Мостился рядом с Фросей. Та отталкивала его, выговаривала что-то, но в голосе ее не было обиды. И когда Колька устроил-таки свою голову к ней на колени, она не оттолкнула его, а, закрыв глаза, стала тихо перебирать его жесткие волосы.
Нина сполоснула котел, помыла посуду и выбрала одну из кос, которая поменьше. Отойдя за кустики, попробовала косить.
У Степана, который видел это, потеплели глаза. Ему нравилась эта веселая приветливая девушка. Он подошел к ней.
— Давай поучу.
Нина не застеснялась, чего ожидал Степан. Лицо ее озарилось открытой улыбкой.
— Поучите, Степан Матвеевич.
И пока косари отдыхали, Степан учил Нину косить. Вот так же когда-то учил он свою Стяньку. Стянька была маленькая, белобрысенькая. Степан сделал специально для нее маленькую литовку — полотно отковал из старой косы, а черенок выстрогал легкий, осиновый. Учил так: ставил дочь впереди себя, клал свои тяжелые ладони рядом со светлыми кулачками и вел… Когда это было?..
Учительница оказалась в работе сноровистой, и скоро уже самостоятельно помахивала косой.
Верка первая увидела это. Скривилась:
— А вам-то, Нина Васильевна, какая неволя приспичила? Да я бы на вашем месте…
— За немногим дело, — сказала Улита.
— Ноги не по циркулю, — поддержал свою мать Миша Фролов, — чтобы с детишками в школе заниматься.
Верку осмеяли. Кто-то сказал, что и косить-то она не больно горазда. Верка, фыркая, вскочила, принялась кричать:
— Худо кошу — увольте. Я не навеливалась. Косить тоже струмент надо, а у меня литовка не на строю́: не берет ничего.
— Ну, это ты врешь, — сказал Антипа, — литовки я самолично вечор все отбивал.
— А хотя бы и отбивал. Все равно порядка никакого. Сам-то Батов небось только языком побрякал, что на покос, а делом коснулось — где он.
Верка еще долго кричала. Косари молчали, но в глазах некоторых Степан заметил легкое смятение. Однако работа с обеда шла все так же споро. Даже Верка, красная, злая, не отставала от других. Но вечером снова завела разговор. На этот раз она высказала недовольство ужином. Ей хотелось уязвить Нину. Был такой же, как в обед, суп.
— У-у! Немного же у поварихи разносолов! — начала она, но, поймав многие осуждающие взгляды, изменила тактику. — Да и то сказать: не больно Батов раскошелился. В посевную и то лучше кормили. Нет, вон мы лони[25] у Василья косили, вот это да… — И она начала расписывать, чем их кормил на покосе Василий Гонцов, какой стряпни, каких разносолов там только ни было.
Распустив уши, облизываясь, ей поддакивал Фадя Уйтик, совсем забыв свою недавнюю неприязнь к Ваське Волкушку.
— Знамо — складчина. По́мочь одно слово… — твердил он.