И опять замолчали. Ваня загорел, еще шире раздался в плечах, и тем трогательнее было его смущение. И Стяньке неожиданно вспомнилась та ночь, когда шли они с поля. Запах леса, огоньки светлячков и то, как Ваня упал, а она схватила его за руку.
Они так и разошлись, задав друг друг несколько незначащих вопросов, так и не коснувшись того, что волновало обоих. Но с этой встречи Стянька все чаще стала ловить себя на мысли: где-то Ваня? Что с ним?
А теперь, когда где-то тут, совсем недалеко, за согоркой, наверное, близ Малинового оврага гудит трактор, Ванин трактор, было почему-то особенно приятно, грустно и сладко думать о нем. Все-таки какой он хороший, Ваня, Как он любит свою мать — тетку Орину. И машину вон какую он водит… Трактор!.. Гудит трактор, едет на нем Ваня, и совсем не страшен Острый Увал, «железный мужик»… Сказки все это. Было страшно, а теперь прошло… Что! Что прошло? Все, все прошло. Ах, если б прошло…
Вернулась Стянька домой только к вечеру.
— А тут прибегали за тобой, — встретила ее на крыльце сердитая Пелагея.
— Кто?
— Из Совета.
— Зачем?
— Нешто я знаю. В Совет так в Совет. Три раза уже десятник прибегал.
Стянька прибрала дерябу и пошла в Совет. Мелькнула мысль: «Может, о Константине что?», но перегорело, видимо, все, и сердце ее осталось безучастно.
В Совете сидели трое: Цапуля, Леонид Кокосов и милиционер Гасников — тот, что приезжал по поводу убийства Вадима Шарапова.
— Ты что же, голубушка, не являешься, когда тебя вызывают? — не отвечая на приветствие Стяньки, обратился к ней Гасников сразу же, как только она вошла.
Стянька объяснила.
— Ну ладно, — Гасников сделал знак Цапуле и Леониду. Те вышли. — Садись давай. Побеседуем.
Стянька осталась стоять на ногах.
— Садись, садись. Говорить мы долго будем. — Гасников многозначительно обвел своими нагловатыми глазами всю Стянькину фигуру. — Впрочем, как знаешь. Из дружбы с Константином Васильевичем жалею тебя в таком положении.
У Стяньки подкосились ноги. Она села.
— Где он?
— Ишь ты, прыткая какая! Одно то, что я, соблюдатель советской законности, дружбы его не бегу, тебе должно быть понятно. А теперь ты должна помочь нам раскопать гадов, кои нам и всему колхозному строю мирно, спокойно дыхнуть не дают. И сено жгут, и коней уводят, и даже самое крайнее дело — на человека руку поднимают. Ты первая увидела, как сено загорело на вашем гумне. Вот и расскажешь все. Расскажешь, как эта интеллигентная шкура вечерки у Шарапова устраивала, как она его под монастырь подвела, как на Константина она цель держала, да сорвалась.
Стянька ничего не поняла. Да и трудно было понять. Гасников, посланный еще раз уточнить обстоятельства поджога, по существу не допрашивал, а сообщал о таких вещах, о которых Стянька и представления не имела.
Она улучила минутку и спросила, о ком идет речь.
— Да эта… Учительница пневская. Ох и бестия. Уж как она ни крутилась, а попала. Посадили-таки ее, контру буржуазную.
Держал Гасников Стяньку в Совете действительно долго. Ее мутило, наверное, от голода — она не ела с утра, — от табачного дыма, от болтовни Гасникова.
После этой беседы Стянька не могла уснуть до утра.
14
Молотьба подходила к концу. Заканчивалась и вывозка хлеба на элеватор. Колька отпросился у Батова на вывозку — ему хотелось побывать в Таловке, присмотреть и купить себе костюм, а Фросе на платье.
Дня через два, возвращаясь вечером из Таловки, он похвалился перед Антипой обновкой.
— Ишь ты! Костюмчик-то какой! — с тайной завистью сказал Антипа, разминая негнущимися пальцами грубошерстную ткань. — И-и… э-эх! Ну и жизнь, паря, пошла, скажу я тебе. Баловство одно, а не жизнь. Не то что в наше время… — Он вздохнул. — Мне вот совсем свадьбу играть не пришлось. Оно вроде бы мы с Любавой в законе, а все не то. Да-а! Ну, круг налою там, в церкви, и всякое прочее, оно, может быть, и ни к чему, а все-таки надо: вспомнить-то чтоб было чего. Женихаются один раз в жизни. То, что в клубе и принародно, — это хорошо. Может, еще и венцы наденут.
— Да ты што, дядя Антипа! Те же штаны, да назад узлом, — возразил Колька, сам не совсем ясно представляя комсомольскую свадьбу. — На венцах-то кресты поди-ка…
— Что правда, то правда, — согласился Антипа. — Ну, придумают что-нибудь. Может, серп и молот. Нина Грачева на такое дело шибко придумчивая. А притии[34] разные должны быть. Без этого все равно нельзя… А ты, Кольша, раз тебе такой почет от колхоза, должен восчувствовать и гонор свой укоротить. А то ты… Да не косись, не косись: быль молодцу не укора. Всяко бывает. Другой раз выступаешь из оглобель. Про Дерябина не скажу. Может, он действительно того и стоит. Но ты… э-э! Да што там говорить! Одним словом, восчувствовать тебе надо. Опять же родители. Отца я не хвалю — поперешный. Ну что ему в колхозе не робить! — Антипа в отчаянье махнул рукой. — Пропащий человек. Но кума Марфа… Тоже поди-ка у сердца носила. То-то! Говорил им о свадьбе?