Если вернуться к созданию ранних духовных стихов, помня об их книжных истоках, то покажутся естественными сомнения и некоторая неопределенность в высказываниях ученых о тех, кто эти религиозные песни сочинял. Выдающийся филолог XIX в. Ф. И. Буслаев писал: «По очевидному влиянию книжному на состав духовных стихов надобно полагать, что они обязаны своим происхождением не простонародью вообще, а избранной массе, которая, впрочем, не составляла особого сословия, а только случайно являлась в виде корпорации»[14].
И действительно, не просто представить себе, каким образом в реальной жизни культуры состоялось сочетание письменных источников с вольной фантазией устного творчества, когда грамотность вовсе не была широким достоянием народным.
Е. Аничкову осторожное определение Буслаева — «избранная масса» — казалось неубедительным, и он настаивал на том, что для духовных стихов именно паломничество — «коренная, определяющая их значение среда»; исследователь проводил аналогию между русскими «старинами»[15] и народными эпопеями европейских народов (в частности, старофранцузскими chansons de geste), в создании которых столь важен, по его мнению, «образ жонглера, сопровождавшего паломников»[16]. A. H. Веселовский считал, что наши калики переняли традицию пения духовных стихов от ходивших на Русь с юга богомильских странников и прочих проповедников еретических учений раннего средневековья[17]. Обобщая множество разных точек зрения, Г. П. Федотов так характеризует среду создателей духовного стиха: «Первоначальными авторами стихов должны были быть люди или книжные, или, по крайней мере, если не начитанные, то наслышанные в церковной письменности. Однако свобода обращения их с церковными текстами и многочисленные искажения источников ставят их под чертой книжности, ниже среднего уровня древнерусской интеллигенции. Если под народом понимать низшие культурные слои его, то слагатели духовных стихов принадлежат не к народу, а к полуинтеллигенции или к народной интеллигенции»[18].
В любом случае оказывается, что о среде, степени образованности, близости к простонародью или служителям церкви тех людей, которые заложили основу традиции духовного стиха, мы можем, как говорили в XIX в., судить лишь гадательно.
Для истории русского духовного стиха, пожалуй, важнее то, что на протяжении девяти веков своего существования фольклорная традиция религиозной поэзии не могла оставаться и не оставалась какой-то неизменной, раз и навсегда заданной как по среде бытования, так и по составу исполняемых стихов. Между ранним средневековьем и XIX в., когда религиозные песни народа во всем их многообразии впервые были зафиксированы в рукописях и публикациях, пролегла огромная эпоха, на протяжении которой менялись и формы жизни всех сословий общества, и культура разных его слоев, и образ мысли людей, в том числе их религиозные воззрения. Первые калики перехожие сохранились в памяти народной в образе героев-богатырей. Слепые странники XIX в.— калеки убогие — на них вовсе не похожи. Не столько по преданию, сколько по естественной жизненной необходимости объединялись они в артели, «атаманом» которой в новое время был, как правило, расчетливый и ловкий человек, хорошо знавший и «квалификацию» исполнителей (кто сколько стихов помнит), и наиболее выгодные места для сбора милостыни[19]. Не читавшие книг, не видевшие церковного культа и всего храмового убранства с божественными ликами и изображениями христианских сюжетов, слепые певцы позднего времени могли быть в лучшем случае ревностными хранителями наследия, оставленного веками, которое воспринимали на слух от стариков. Конечно, подсознательная работа с текстами и напевами известных духовных стихов так или иначе свершалась в умах этих нищих, как это всегда бывает в устном творчестве: переставлялись фрагменты сюжетов, получали новые краски, а иногда наоборот — ветшали выразительные детали образов, подставлялись не бывшие ранее в ходу слова. Но вот своего, оригинального, если что и могли создать эти певцы, так по большей части собственно нищенские стихи: одни служили им своеобразной визитной карточкой («А мы нищая братия...»), другие содержали всякого рода поминания за здравие и упокой, на что в народе всегда были особый спрос и особое подаяние. Странствовавшая с пением духовных стихов в XIX в. «народная интеллигенция» отличалась простотой нравов и не мудрствовала лукаво. Потому Веселовский, характеризуя ее, с некоторой долей иронии цитирован один из вариантов стиха «Вознесение», согласно которому нищенство освящено именем самого Христа и за его величание обеспечено пропитанием: «Теперь они обратились в калек, сидят на распутьях, у церковных дверей, распевая старинные стихи и понимая в насущном смысле, что в них говорилось о благодатном питании словом Божьим:
15
«Старины» — народное определение всей древней эпической русской поэзии без разделения ее на духовные стихи и «светские» былины.
17
См.: Веселовский А. Н. Калики перехожие и богомильские странники // Вестник Европы. 1872. № 4.
18
Федотов Г. П. Стихи духовные: Русская народная вера по духовным стихам. Париж, 1935. С. 7—8.
19
О быте, характерах и «работе» нищих певцов в XIX в. см.: Максимов С. В. Нищая братия // Максимов С. В. По русской земле. М., 1989. С. 17—128.