Джойс не стал комментировать эти догадки, да и сам Набоков говорил, что вопрос о соотношении «Одиссеи» и «Улисса» был просто кормом для критиков. Невозможно не распознать продуманные параллели и знаки почтения, цитаты и заимствования непосредственно из Гомера или же обращённые к интерпретациям Данте и Вергилия. Но все эти ассоциации завуалированы своеобразием стиля, они «типично джойсовские», как, например, в блестящей игре с гомеровскими эпитетами в описании городских циклопов:
«Фигура, сидевшая на гигантском валуне у подножия круглой башни, являла собою широкоплечего крутогрудого мощночленного смеловзорого рыжеволосого густовеснушчатого косматобородого большеротого широконосого длинноголового низкоголосого голоколенного стальнопалого власоногого багроволицего мускулисторукого героя»[371].
(Здесь Джойс старается быть смешным и уважительным одновременно, не впадая в пародическое подражание, которым, например, забавлялся А. Е. Хаусман:
Джойс рассказывал Баджену о том, что он пишет книгу, основанную на «Одиссее», и она будет повествовать о восемнадцати часах из жизни некой «многогранной личности»[373]. Он утверждал, что такого рода личность никогда никто ещё не описывал. Всем великим персонажам — как Христос, Гамлет, Фауст — недоставало полноты опыта жизни. Он вычеркнул Христа как холостяка, который никогда не жил с женщиной, Гамлета, который был лишь сыном и никогда — мужем или отцом, и Фауста, который вовсе и не стар и не молод, без дома и без семьи, только «постоянно путался под ногами» у Мефистофеля.
Однако всё же отыскался тот, кто идеально соответствовал замыслам Джойса. Улисс был «сыном Лаэртия, отцом Телемаха, мужем Пенелопы, любовником Калипсо, собратом по оружию греческим воинам под Троей и царём Итаки. Он подвергся многим испытаниям, и во всех проявил мудрость и храбрость[374]. Кроме того, хотя Улисс проявил воинскую доблесть на поле боя, был момент, когда он также пытался улизнуть от участия в войне, притворяясь сумасшедшим. Улисс вспахивал своё поле на осле и быке в одной упряжке, но его обман был раскрыт военачальником, положившим младенца Телемаха перед плугом. Интересно, что этот эпизод как бы зеркально отражает историю, в которой мать Ахиллеса, стремясь защитить сына от опасности быть убитым на войне, прячет его среди женщин. Его распознаёт Улисс, когда переодетый женщиной герой выбирает в подарок щит и копьё вместо украшений[375].
Улисс и в самом деле один из самых сложных персонажей в поэмах Гомера. В «Илиаде» он — осторожный, рассудительный воин, талантливый дипломат, способный уговорить Ахиллеса принять предложение Агамемнона примириться, и мастер риторики, применяющий действенный трюк — прикидываться простаком, чтоб потом удивить своих слушателей. Старый советник Приама Антенор рассказывает, как Улисс говорил перед публикой, вначале холодно потупив глаза к земле, а потом вдруг разразившись речью:
Цитируя это описание, мексиканский критик Альфонсо Рейес предположил, что незаурядный интеллект, ловкий и быстрый ум Улисса делали его опасным в глазах власть имущих. Один южноамериканский дипломат рассказал Рейесу, что когда бы он ни возвращался в свою страну, ему казалось, что диктатор думает про него: «Этому человеку нельзя доверять, он слишком правильно говорит»[377].
375
Neither story is in Homer: Ulisses' is told by Hyginus, Fabulae 95, Achiles' in Apollodurus (attr.) The Library. Cf. Robert Graves, The Greek Myths, revised edition (Penguin Books: Harmondsworth, Middlesex and New York, 1960).
376
Odyssey, III:265-268 [цит. по англоязычной версии Р. Фаглза, перевод на русский Лидии Кисляковой].
377
Alfonso Reyes, «Odiseo» en Algunos ensayos, prologo у seleccion Emmanuel Carballo (Universidad Nacional Autonoma de Mexico: Mexico, 2002).