Записав ее фамилию, адрес и прочее, секретарша предложила ей зайти в кабинку и раздеться. За столом в комнате, куда ее затем провели, сидело четверо мужчин. Осмотр в свете поставленной задачи был весьма тщательный. Ей объявили, что исполнители должны быть обнаженными на протяжении всего спектакля и что ей и ее партнеру предстоит дважды либо совершить половой акт, либо дать достаточно убедительную имитацию его. Апофеозом, по замыслу режиссера, будет некая эротическая куча мала, с широким привлечением аудитории.
Помню вечер, когда она мне все это рассказала. Дети спали, и мы с Бертой сидели в гостиной. О, она была счастлива! В этом не было ни малейшего сомнения. «Я стою перед ними голая, представляешь? — рассказывала она. — И ни чуточки не стесняюсь! Единственное, что меня беспокоило, это не запачкала ли я ноги, пока шла босиком по полу. Комната такая, знаешь, старомодная, на стенах афиши под стеклом и огромная фотография Этель Бэрримор[11]. Ну вот, сижу я голая перед незнакомыми мужчинами и впервые в жизни чувствую, что нашла себя! Да, я обрела себя в наготе. Я почувствовала себя обновленной, совсем-совсем другой, в тысячу раз совершеннее! Быть голой перед чужими и не испытывать стыда — да это, пожалуй, самое острое ощущение, какое когда-либо выпадало мне на долю!..»
Я не знал, что делать. Да и сейчас, в это воскресное утро, я так и не знаю, как мне следовало поступить. Наверное, надо было дать ей хорошую затрещину. Я сказал ей, что так нельзя. Она ответила, что я не вправе ей запретить. Я заикнулся о детях, но они, возразила Берта, будут только в выигрыше, поскольку, обогатившись таким опытом, она будет лучше справляться и со своими материнскими обязанностями. «Как только я разделась, — сказала она, — вместе с тряпками с меня словно спало все то низменное, мелочное, что сковывало мою душу». Тогда я сказал, что все равно ее не зачислят в труппу из-за рубца от аппендицита. Тут зазвонил телефон. Это звонил продюсер сообщить, что она принята. «Ах, я так счастлива! — щебетала она. — Как удивительна, как богата, как чудесна жизнь, стоит лишь отказаться от роли, которую тебе навязывали родители, дядюшки да тетушки! Я чувствую себя первопроходцем!»
До сих пор не уверен, правильно ли я поступил, вернее, правильно ли, что я никак не поступил. Берта уволилась из школы и вступила в профсоюз актеров. Начались репетиции. Перед премьерой «Озаманида» она наняла миссис Аксбридж и переехала в гостиницу неподалеку от театра. Я потребовал развода. Она сказала, что не видит к этому никаких оснований. И в самом деле, юридическая практика предусматривает такие деяния, как неверность или жестокое обращение с супругом, но что человеку делать, если его жене угодно появляться голой на подмостках театра? В дни моей молодости я знавал эстрадных актрис, были среди них и семейные. Но в костюме, в котором готовилась предстать перед публикой Берта, эти дивы появлялись лишь в субботних полуночных программах, да и мужья их были, помнится, третьеразрядные комедианты, а дети заморыши.
Дня через два после этого разговора я пошел к юристу. Он сказал, что единственная надежда — это развод по обоюдному согласию. Такого прецедента, как развод на основании инсценировки одной из сторон половой близости с третьим лицом, в штате Нью-Йорк еще не было, а без соответствующего прецедента, объяснил он, ни один юрист не возьмется за бракоразводное дело.
К новому поприщу Берты большая часть моих друзей отнеслась тактично. Большая часть моих друзей, надо полагать, сходила на нее взглянуть. Свой поход в театр я отложил на месяц, а может, и больше. Билеты стоили дорого, к тому же спектакль почти каждый раз проходил с аншлагом. Шел снег, когда я наконец выбрался в этот театр, вернее, в помещение, бывшее некогда театром. Занавеса не было, а всю декорацию составляли старые автомобильные шины; единственное, что здесь напоминало о театре, — это кресла и ряды между ними. Театральная публика всегда приводит меня в смущение. Быть может, из-за непостижимого разнообразия типов, втиснутых в помещение, хоть и причудливо убранное, все же по существу своему домашнее. В тот вечер типаж был и в самом деле богатый. Я вошел в зал под звуки «рока». Это был оглушительный, ставший уже старомодным вид «рока», который некогда исполнялся в таких заведениях, как «Артур»[12]. Ровно в восемь тридцать в зале пригасили огни, и через зал на сцену прошествовали актеры. Четырнадцать человек, и все четырнадцать в чем мать родила (если не считать короны на голове Озаманида).
11
Этель Бэрримор — знаменитая американская актриса, прославившаяся в классическом репертуаре.