Али Бадалук молчал.
Омар Бакук взялся двумя руками за нижнюю челюсть и только так смог закрыть рот.
— Это верно, вопросы нужно рассматривать со всех сторон, прежде чем принимать решение, — выдавил из себя, наконец, пират. — И в твоих словах есть немалая толика правды. Но вот тебе еще одна сторона вопроса: я смертельно устал стоять здесь и слушать твои разглагольствования. Ты чешешь как сотня адвокатов, пришитых один к другому. Я решил оставить твою голову на твоей шее, но посажу вас всех — тебя с головой и шеей — на плот, спущу в море и отправлю навстречу вашей участи. Надеюсь, она явится вам в виде целого выводка голодных акул.
Арлекин готов был запеть от радости. Но быстро сообразил, что лучше ему показать, как он ужасно расстроен и подавлен, — надо же было и бедного Али Бадалука немного утешить. Так что Арлекин принялся тереть глаза, пока не выдавил из них две слезинки, которые и воробья бы не спасли от жажды, бросился на колени, стонал и стенал. Все оказалось бесполезно (как, впрочем, Арлекин и надеялся). Рыба не успела бы моргнуть глазом, как деревянный плот оказался сколочен и спущен на воду между «Святым Марком» и «Султановой бородой». На него бросили веревочную лестницу, Арлекин спустился на плотик, линь немедленно перерезали, и немудреное плавсредство стало быстро удаляться от сцепленных судов, подгоняемое вновь усилившимся ветром.
Ноги Арлекина так и норовили пуститься в пляс от радости, но их хозяин строго велел им стоять спокойно, сам же при этом продолжал грустно помахивать белым платочком в знак прощания. А вот Али Бадалуку не было нужды скрывать свою радость. Надобно сказать, что этот странный человек чувствовал себя счастливым только тогда, когда причинял кому-то горе. Так что если бы он догадался, что Арлекин не так уж и страдает, как хочет изобразить, то немедленно распорядился бы доставить его обратно и снова подвесить к грот-мачте.
Пираты, видя счастливое выражение на лице своего главаря, тоже принялись перешучиваться и весело выкрикивать ругательства в адрес Арлекина. Да так увлеклись, что не услышали, как в море плюхнулось еще одно тело. Это был Пульчинелла. Он бочком-бочком подошел поближе к борту, якобы для того, чтобы поплакать спокойно, а там, убедившись, что за ним никто не наблюдает, перемахнул через леера[36], рассудив про себя: «Лучше свобода на плоту, чем плен на двух судах!»
Очутившись в море, он быстро доплыл до плотика, и, высунув из воды только нос и рот, позвал:
— Арлекин!
— Ах ты господи! Вот так акула! — всполошился тот.
— Какая акула? — прошипел Пульчинелла, отплевываясь от соленой воды, заливающей ему рот.
— Вот-вот, — подхватил Арлекин, тревожно озираясь по сторонам. — Говорящая акула. Такие мне еще не попадались…
— Это же я, Пульчинелла!
— Да вижу я! Держись. Сейчас мы отплывем подальше, и я помогу тебе взобраться.
— Я сразу приметил, что тебе больше хочется смеяться, чем плакать.
— Все-то вы, неаполитанцы, примечаете. Через какое-то время Пульчинелла оказался на плоту уже целиком и возобновил разговор:
— Ты ведь не намерен возвращаться в Венецию?
— Именно это я и намерен сделать. Жить не могу без нежных запахов каналов.
— А я без Везувия жить не могу…
— Эй, ты не забыл, кто здесь капитан? То-то! А сам ты знаешь кто? Просто заяц! Знаешь, что делает капитан, когда обнаруживает зайца на корабле? За шкирку да за борт!
— Но ведь я уже здесь, — философски заметил Пульчинелла.
— И то верно, — согласился Арлекин. — Я вообще не понимаю, чего мы ругаемся, у нас нет ни руля, ни весел, ни паруса, плот плывет, куда ему заблагорассудится…
— Ах, хоть бы в Неаполь, — прошептал Пульчинелла, вытягиваясь вдоль борта.
— Это уж как ветер распорядится.
Ветер распорядился через несколько часов пристать в Римини[37].
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой капитан Тарталья блистает красноречием
ысадившись со своего плота на берег, друзья прямиком отправились в ближайший прибрежный кабачок — питая вполне законное желание умыться и просушиться. Море так вымочило их снаружи соленой водой, что они чувствовали себя просто обязанными умыться и изнутри, иными словами — опрокинуть известное число стаканчиков.
— Это лучший способ просохнуть, — уверенным тоном заявил Пульчинелла. — Достаточно смочить глотку и желудок надлежащим образом, как внутреннее тепло начнет искать выход через тело и одежду, и вот ты уже сухой.