Теперь все они ждали от Хольтица лишь одного: приказа взорвать мины, столь тщательно расставленные Вернером Эбернахом.
Завтра к вечеру, размышлял покоритель Севастополя, он будет либо погребен под обломками отеля, либо окажется в плену. Тем майским утром, когда он выпрыгнул из своего «юнкерса» в аэропорту Роттердама, он мечтал о другом конце для себя, для Германии. И тем не менее orç сознавал, что сам, послав Нордлинга к союзникам, способствовал наступлению именно такого конца.
Взяв одеколон, который десять дней назад принес ему капрал Майер, Хольтиц растер виски: в этот горестный вечер он по крайней мере постарается выглядеть бодрым перед подчиненными. Он поставил изысканно выполненный флакон на место. Поскольку он редко им пользовался, то только сейчас заметил название одеколона — «Парижский вечер».
Затем, словно капитан, приготовившийся пойти ко дну вместе со своим кораблем, Хольтиц вышел из комнаты и спокойно отправился на прощальный ужин.
В другой комнате отеля хорошенькая темноволосая девушка скользнула в черное шелковое платье, сверкающее серебряными блестками. Определенно, думала двадцатитрехлетняя Цита Креббен, глядя на себя в зеркало, это последнее платье, сшитое ее парижской портнихой, было потрясающим.
Секретарша из Мюнхена была одной из немногих немок, остававшихся в Париже. Элегантность и регулярные хлопоты парижской портнихи делали ее очаровательной женщиной. Через несколько минут, когда она вошла в освещенную свечами комнату, где собрались подчиненные Хольтица, все глаза устремились в ее сторону. Сам фон Хольтиц наполнил бокал кордонружем и предложил тост «за здоровье всех прекрасных немок, чья солидарность в ходе этой войны смягчала ее тяжелые удары».
Все присутствовавшие подняли бокалы. «Волнующий момент», — подумал граф Данкварт фон Арним. Он изучал лица собравшихся: фон Унгер, как всегда холодный и держащий дистанцию; Яй, бодрый даже в этот последний вечер; Клеменс Подевилс, заезжий военный корреспондент, унывающий оттого, что попал в этом городе в ловушку; школьный товарищ Арнима капитан Отто Кайзер, преподаватель литературы из Кёльна, самый мрачный из всех собравшихся. В тот день Кайзер показал Арниму сорванный со стены около «Комеди Франсэз» плакат Сопротивления. Это был прямой лозунг Роля «Каждому по бошу».
Когда они с деланной веселостью болтали, фон Арним заметил, как посыльный вызвал Хольтица из комнаты к телефону.
На другом конце провода Хольтиц узнал едва различимый, но знакомый голос Вальтера Крюгера, товарища еще с довоенных времен, командовавшего теперь 58-м бронетанковым корпусом. Крюгер звонил по полевому телефону из района Шантийи, что в 25 милях от Парижа. «Я еду в Париж, — пошутил Крюгер, — пойдем вместе в „Сфинкс“»[30].
Однако Крюгер звонил не ради этой шутки. Модель приказал ему собрать все имеющиеся в распоряжении 58-го корпуса танки и срочно направить их на помощь Хольтицу. Крюгер был вынужден признаться своему старому другу, что в этот августовский вечер у него не было в наличии танков. Из 120 тысяч человек и 800 танков, с которыми 58-й корпус начал кампанию в Нормандии, уцелела лишь горстка. Потерпев поражение, они в беспорядке отступали по пересеченной местности южнее Шантийи.
Крюгер сообщил Хольтицу, что как раз в это время его офицеры прочесывают прилегающие к городу районы в надежде найти бронетанковую технику, которую ему велено было прислать в Париж. К сожалению, признался Крюгер, в хаосе разваливающегося фронта он вряд ли сможет вовремя найти танки.
Оба замолчали. Крюгер спросил Хольтица, что тот собирается делать. «Не знаю, — ответил командующий Парижским округом. — Положение хуже некуда». Вновь наступила тишина, после чего друзья сказали друг другу: «Переломай себе шею и ноги». Это было старинное немецкое армейское выражение, означавшее «удачи тебе».
45
В сумерках надвигающейся ночи капитан Раймон Дронн увидел впереди неясно вырисовывающуюся надпись из трех слов. Она была на обочине той самой дороги, по которой 129 лет назад Наполеон Бонапарт возвращался домой из изгнания, с острова Эльбы. Надпись гласила: «Париж — Итальянские ворота».
Танки Дронна стремительно пересекли границы города и устремились в Париж. На какую-то долю секунды у рыжебородого капитана мелькнула мысль, что он выиграл гонку длиною в четыре года. Он был первым французским солдатом, вернувшимся домой, в Париж. За его спиной втиснутые в танки и полугусеничные машины бойцы небольшого отряда разразились восторженными криками.