Выбравшись из погреба, Андрей огляделся. В кухне все было на месте, как если бы ничего не случилось, за исключением выбитого окна, и он глупо удивился этому, как будто ожидал увидеть, что все знакомые вещи, волшебным образом вдруг исчезли неизвестно куда. Он стал уговаривать Наташу подняться наверх. В ответ, она начала плакать. Из по-детски отчаянных всхлипов, он разобрал: «Мы так хорошо здесь жили…» Ему показалось, что это сказал ребенок, так тонко звучал ее голос. Успокаивать ее не было сил, даже спуститься в погреб и просто ее обнять, он не мог. Не мог и всё!
Наташа уже молчала, а в ушах неотступно звучал ее голос, звонкий, как хрусталь. Он решил, что никогда больше не полезет в эту черную яму, разевающую пасть для нового жильца. Уж лучше принять смерть на земле, а не по своей воле лезть в могилу. Но полезть в погреб пришлось уже через час, и так десятки раз, днем и ночью, много дней подряд.
С потолка на проводе свисал, оторвавшийся плафон. Под ногами хрустело битое стекло, и все вокруг казалось хрупким и беззащитным потому, что все было под угрозой уничтожения. Мельком увидев себя в зеркале, Андрей удивился, как сильно постарел. Кто это такой? И, что он здесь делает? Он, ‒ это, в смысле, я. Лицо в зеркале казалось ему чужим. «А может, я сознательно избегал зеркала? ‒ подумалось ему. ‒ Интересно, почему?»
Андрей плохо представлял, как выглядит и впервые за этот месяц разглядел себя как следует. Он исхудал, щеки ввалились, седые волосы неопрятными лохмами свисают на уши, а небритый подбородок ежится белой щетиной. Электричества нет с начала войны, а кроме электробритвы, другой, нет. Подумаешь, бритва, глаза-то, горят, как в молодости, и та же сила во взгляде. Если умыться холодной водой и причесаться, буду, как новенький. Да и ногти надо бы подстричь, когда-нибудь…
Его возраст не предвещал долгой жизни, но он, как и прежде, чувствовал себя молодым. Наверно потому, что слишком долго учился: институт, аспирантура и докторантура по инфекционным болезням. А начинал практическим врачом инфекционистом. Отец был жив, когда защитил кандидатскую диссертацию, а мать, когда избрали профессором. Тоже врачи, как они мною гордились. Редко их навещал, все время что-то мешало, по сути, сам себе не принадлежал, постоянные командировки: то на переподготовку, то на вспышки инфекций, исколесил Украину, работал в Таджикистане.
Интерес к исследовательской работе возник, казалось бы, из ничего, в научном кружке в институте. Как любая истинная страсть, научные исследования захватили меня целиком. Выдержав все испытания и устояв против разочарований, я пронес эту страсть по жизни. Да она и была моей жизнью. Кафедра, лекции и семинары, лаборатория, симпозиумы и конференции, научные дискуссии и полночные споры с однодумцами до хрипоты, ночные бдения за микроскопом и компьютером до утра. Если мне и удалось сделать что-то по-настоящему нужное, то это потому, что работал день и ночь, был требователен, в первую очередь, к себе.
В поисках новых подходов в борьбе с инфекциями, осваивал смежные специальности: прошел специализацию по вирусологии, микробиологии, эпидемиологии. Кем это надо быть изначально, чтобы столько учиться?.. На приобретение основательных медицинских знаний надо затратить ни много, ни мало, а целую жизнь. Да и они быстро устаревают, если их не обновлять, постоянно работая над собой. Поднялся по всем ступеням иерархии высшей школы: от ассистента, доцента и профессора, до заведующего кафедрой микробиологии и эпидемиологии института усовершенствования врачей. Зачем? Социальная лестница для того и существует, чтобы по ней карабкаться. Чем я лучше других.
В начале девяностых, увлекшись борьбой с эпидемией дифтерии на Украине, стоял на пороге открытия. Не получилось, надоело побираться: выпрашивать каждую пробирку, каждый реактив. Не завершив начатое, вернулся в практическую медицину и, засучив рукава, как главный инфекционист и эпидемиолог Управления здравоохранения, в 1995 руководил ликвидацией эпидемии дифтерии в Черниговской области. В результате массовой иммунизации полумиллиона взрослого населения, заболеваемость дифтерией в области снизилась в 6 раз, а летальность – в 3 раза. Сухие цифры, а за ними здоровье и жизни людей. Не знал ни праздников, ни выходных и от этого, казалось, что жизнь коротка, что только начинаю жить.
Если в молодости меня рвали в клочья противоречия, бывало скучно, а энергии, с избытком, то уйдя в науку, мой внутренний мир преобразился, и я обрел душевное спокойствие. На первом месте у меня стояла наука, затем семья, и далее, соответственно ранговым местам: друзья, коллеги, врачи-курсанты, любознательные, такие разные. Казалось бы, тривиальная сублимация[1] либидо[2], но я был удовлетворен этой сублимацией, и испытывал радость от каждого прожитого дня. Чтобы прийти к этому, через многое пришлось пройти. Я и прошел, заплатив за многое кровью, потом и незаживающими ранами души. Мне не в чем упрекнуть судьбу за те годы, полные планов, побед, разочарований и борьбы.
События последних лет все изменили. Страна, в которой я прожил всю жизнь, словно планета, сошла с орбиты, будто в нее врезался чудовищный метеорит. Все понеслось к хаосу и гражданской войне. Творческая свобода была воздухом, которым я дышал, и я никогда не задумывался над тем, чем дышу, но когда начали перекрывать воздух, сразу стало понятно, что этот воздух жизненно необходим. Джон Кеннеди сказал: «Свобода неделима». Он имел ввиду, что свобода не бывает наполовину или на треть, ‒ свобода либо есть, либо ее нет. Если кто-то зажимает кому-то рот, нельзя чувствовать себя свободным. Чтобы не видеть агонию Родины, уехал в деревню, где обрел покой.
1
Психический процесс переключения энергии аффективных влечений на цели социальной деятельности и культурного творчества. Понятие введено Зигмундом Фрейдом (1900), рассматривавшим сублимацию, как один из видов трансформации либидо.