— Присаживайтесь, — предложил доктор Гюртлер, не понижая голоса.
— Но малышка…
— Она нас не слышит. Ей сделали укол морфия, и она проспит до завтрашнего утра. Когда она придет в себя, то будет уже в самолете.
— В самолете? — удивился я.
На тумбочке возле кровати сидел коричневый мишка с высунутым языком. Девочка крепко держала его за левую лапу. У нее были каштановые волосы и, как я прочитал на карточке над кроватью, звали ее Ангелика Райнер. Там было еще что-то мелко написано, но я не разобрал что.
— Завтра Ангелика полетит в Нью-Йорк. У нее внутриглазная злокачественная опухоль, которую здесь мы не можем удалить.
— Но Нью-Йорк — это не слишком дорогостояще?
— Невероятно, господин Голланд! — Казалось, этот разговор доставляет ему удовольствие, он усмехнулся и начал протирать свои очки. — Страшно дорого! Но там оперирует крупный специалист, который берется за случаи, подобные этому. Доктор Хиггинс! И еще Ангелику будет сопровождать один взрослый — это, как говорится, будет стоить целое состояние. Ровно восемьдесят тысяч шиллингов. Кстати сказать, мать Ангелики умерла. Отец работает в Винтерхафен[87].
— И чем он там занимается?
— Помогает разгружать грузовые суда, когда те приходят. Когда не приходят — ничем.
Я сказал:
— Понимаю, история как раз для меня.
— Вы же репортер. Однажды вы мне сказали, что вас интересуют только истории.
— Так и есть. Только истории и факты.
— Тогда слушайте. — Он снова водрузил очки на свои близорукие глаза и потер руки. — С полгода назад отец привел девочку к нам. Левый глаз был уже сильно поражен, правый несколько меньше. Помутнение хрусталика, нарушение зрения, головные боли, потеря чувства равновесия и так далее, и так далее.
Спящее дитя протяжно вздохнуло и пошевелилось.
— Мы оперировали, но безрезультатно. Раз. Еще раз. Потом установили: с нашими методами мы бессильны. В Европе вообще нет никого, кто смог бы ей помочь. Да, забыл упомянуть, что отец очень любит малышку. Гораздо больше, чем обычно отцы любят своих дочерей. У него это… ну, одержимость, что ли. — Теперь он старательно избегал моего взгляда. — Это, знаете ли, необычайно сильная связь между отцом и дочерью.
Я начал понимать, к чему он клонит, и ощутил дурной привкус во рту. За окном дождь прекратился.
— Мы сказали отцу правду, — продолжал доктор Гюртлер. — И что вопрос еще в деньгах, и что такую большую сумму мы не можем ей дать. Возможно, мы смогли бы ее собрать, но не так быстро. А девочке нужна срочная операция, если визит к доктору Хиггинсу вообще еще имеет смысл.
Я уже пожалел, что приехал сюда. Мог бы и предположить, что меня здесь ожидает. Мне больше не хотелось выслушивать подобные истории. Они страшно раздражали меня, настолько, что я едва мог себя сдерживать. Но сдерживать себя было необходимо, как-никак доктор Гюртлер был тем человеком, которому я обязан жизнью. Хорошим человеком, который старался мне помочь.
— А потом произошло известное чудо, — сказал я, чтобы хоть как-то приблизить развязку.
— Да, господин Голланд. Как-то в отеле «Амбассадор» мы говорили о Боге, помните?..
Ну наконец-то!
— И вы были о нем не слишком высокого мнения.
— Да.
— А еще мы говорили о любви. Ее вы тоже не слишком ценили. Я тогда сказал вам, что Бог хранит…
Я оборвал его:
— Незачем продолжать. Я прекрасно помню, что вы тогда говорили.
— Господин Голланд, отец этой малышки так же мало верит в Бога, как и вы. Он активный и преданный член социал-демократической партии. Так что он не отправился в церковь молиться, а заполнил билет футбольной лотереи.
— И, конечно, выиграл, — закончил я.
Ангелика отпустила лапу мишки и перевернулась на другой бок.
— Нет, — покачал головой доктор.
— Что?
— Он, естественно, не выиграл. Вы кого-нибудь знаете, кто бы выиграл в лотерею?
— Тогда что же?
— Об этой истории написали в газете. Множество людей узнало, что Ангелике нужна помощь. Позвонили из одной американской авиакомпании. Они презентовали Ангелике и ее отцу два билета до Нью-Йорка и обратно. — Он чуть слышно добавил: — Пути Господни неисповедимы, чтобы хранить любящих.
— Вы хотели сказать, что эта американская авиакомпания знает многие пути.
— Нет, я говорю о Боге, — ответил он так же тихо. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю, господин Голланд.