Знакомясь с политическими образованиями у кочевников, невозможно не заметить явное сходство этих образований между собой, причем настолько разительное, что ряд западных и японских ориенталистов считает развитие этих обществ циклическим («теории кругов»). Такое сходство в типе социальных учреждений податных систем, административной структуры, внешней политики и т. д. обусловлено, вероятно, идентичностью принципов организации и функционирования скотоводческой экономики. Следовательно, причину сходства нужно искать в экономических и социальных отношениях.
В истории кочевников заметно различаются две тенденции развития потестарности и оформления государственности. Одна — установление деспотического централизованного монархического правления, чаще всего в результате разгрома ханов-соперников и завоевания соседних владений. Другая — объединение постепенно разлагающихся племен с адаптацией родоплеменных институтов к функциям надплеменной властной структуры. Этим тенденциям дают различные названия, но суть не меняется. В. В. Бартольд первую из них трактовал как гегемонию аристократии (Монгольская империя), вторую — как господство демократии (Тюркский каганат) [Бартольд, 1968, с. 278; 1968е, с. 261], Л. Н. Гумилев — соответственно как тюркский и уйгурский пути развития [Гумилев, 1967, с. 390]. Л. П. Лашук обозначил их как третью (государство) и вторую («большое племя») «стадии-структуры» развития социальных организмов кочевников [Лашук, 1967]. У Г. Е. Маркова это «военно-кочевое» и «общинно-кочевое» состояния общества [Марков, 1973, с. 6, 7]. С. А. Плетнева составила «третью модель» для народов на «третьей стадии кочевания» (уйгуров и хазар периода расцвета их каганатов, енисейских кыргызов, кимаков, монголов XIII–XIV вв.) и «вторую модель» для народов на «второй стадии кочевания» (хунну, гуннов Аттилы, сяньби, жужаней, тюрок-туцзюэ[6], авар, кыпчаков с начала XII в.) [Плетнева, 1982, с. 36–126]. Г. А. Федоров-Давыдов выделил монгольский (военный) и кыпчакский (мирный) пути развития (Федоров-Давыдов, 1973, с. 42]. Заметим, что почти все названные историки признают господство первой тенденции в монгольском государстве XIII в. Кроме того, ее усматривают в развитии других крупнейших держав — хуннской и древнетюркских.
Однако В. В. Бартольд противопоставлял Тюркский каганат Монгольской империи на основе неоправданной идеализации правителей из рода Ашина («народный вождь», «защитник и помощник бедного и нагого народа» и т. п.). Он расценивал их монархию как результат победы «демократии», одолевшей «аристократию». В то же время В. В. Бартольд считал, что у монголов все произошло наоборот и Чингисхан являлся душителем свободы народных масс в угоду степным князьям, к которым сам принадлежал [Бартольд, 1968, с. 278; 1968е, с. 261; 19683, с. 616, 617][7]. Здесь справедливо подмечена связь образования Еке Монгол улуса с социальными конфликтами, но Тюркский каганат вовсе не антипод в этом отношении. Орхонские рунические тексты отразили разделение кочевников на знать и простонародье, существование категории зависимых — кул. Впрочем, спорность суждений В. В. Бартольда была отмечена еще А. Н. Бернштамом [Бернштам, 1946, с. 24–28; см. также: Кляшторный, 1986].
6
Туцзюэ — китайское название алтайских и орхонских тюрок, создавших в VI–VIII вв. восточные и западный каганаты.
7
Свой тезис В. В. Бартольд подкреплял следующими соображениями: 1) тюркский каган, судя по орхонским эпитафиям, делает бедный народ богатым, малочисленный народ многочисленным и т. п. А «Чингиз-хан настаивает на том, что до него в степи не было никакого порядка: младшие не слушали старших, подчиненные не уважали начальников, начальники не исполняли своих обязанностей по отношению к подчиненным. Чингиз-хан, вступив на престол, ввел строгий порядок и указал каждому свое место» [Бартольд, 1968, с. 261]. Получается, что каган туцзюэ заботился о благе подданных, а Чингисхан стремился к установлению строгой социальной иерархии; 2) во всех своих наставлениях Чингисхан обращается не ко всему народу, подобно тюркскому кагану, а только к родственникам, вельможам и военачальникам [Бартольд, 1968, с. 261]. Однако, во-первых, мы не можем слепо следовать концепции источника и принимать на веру альтруизм государя Ашина. Перечисление Бильге-каганом собственных благодеяний еще не свидетельствует о «демократическом» характере древнетюркского общества. Во-вторых, стелы с руническими надписями были выставлены на всеобщее обозрение и представляли собой политические декларации. Вероятно, в таких документах трактовка отношений сюзерена и подданных должна была выглядеть иначе, чем в засекреченных хрониках правящего рода, откуда В. В. Бартольд взял наставления Чингисхана.