Собутыльники внимали с уважением. Верили. Кивали. Ну а что, разве Володька не талантливый парень? Талантливый. По нему и впрямь музыкальный олимп плачет. Отец сокрушённо вздыхал – дескать, давно уехал бы в столицу, да погряз в быту: работа, жена, маленькая дочь…
Продемонстрировав всем желающим фотографию, отец бережно убирал её обратно в шкатулку, которая, в свою очередь, отправлялась в секретер. Далее начиналась вторая часть Марлезонского балета, и Ленке она нравилась гораздо больше: отец доставал гитару. Бережно, как любимую женщину, он устраивал её у себя на коленях и обводил компанию тревожным самолюбивым взглядом, готовый взорваться от малейшего неосторожного намёка на то, что слушать его сейчас не желают.
– Петь, что ли? – спрашивал он с деланным равнодушием.
На счастье, компания друзей и приятелей, уже порядком расслабленная алкоголем, была настроена весьма благожелательно. Отца поощряли радостными возгласами и похлопываниями по плечу.
– Давай, Володька! Слабай нам что-нибудь… Чтоб за душу взяло!
Отец принимался петь – хриплым, нарочито приблатнённым голосом, подражая не то Высоцкому, не то Розенбауму, не то Талькову. Ленка пряталась за дверным косяком, не решаясь войти в комнату, но между тем с замиранием сердца ожидая своей любимой песни – про собаку. Она была обязательной составляющей отцовского репертуара и исполнялась обычно под занавес, как эмоциональная и смысловая кульминация концерта.
Ленка чувствовала, как сжимается в крошечный комочек её сердце. Нет, нет, нет – хотелось ей закричать всякий раз. Не надо человеку и собаке идти на охоту, это для них плохо кончится! Не на-а-адо!
Ленка не могла простить подлого Человека, который бросил своего спасителя – верного пса – погибать в тайге. Но между тем, зная, какая страшная участь постигнет затем самого Человека, она принималась плакать заранее. Между тем, напряжение нарастало…
К финальным аккордам песни Ленка принималась рыдать уже взахлёб. Отец и сам был очень взволнован и горд своим исполнением. Собутыльники сидели притихшие, потрясённые…
– Да-а-а, – многозначительно изрекал наконец кто-нибудь. – Собака – друг человека, бля!
Повзрослев, Ленка разлюбила эту песню. Ей вообще не нравились дворовые и блатные вирши. А уж данный слезодавильный шедевр и вовсе казался воплощением дурного вкуса и пошлости. К тому же она категорически отказывалась верить, что нормальная собака может из чувства мести убить собственного хозяина.
Почему Ленка вспомнила об этом теперь, когда отца давным-давно уже нет? То есть, он, конечно же, где-то есть – укатил на Север за длинным рублём, сошёлся с одинокой женщиной, да так и не вернулся домой. Ленке тогда было десять лет. Мать для проформы обозвала его кобелём и козлом, разорвала драгоценную фотографию с автографом Розенбаума на мелкие клочки и пару раз всплакнула, но на самом деле воспрянула духом. Ей порядком настогребенило житьё с вечно поддатым супругом, а также пьяные сборища у них в квартире, так что с его уходом забот у неё стало значительно меньше. К тому же, отец исправно присылал на Ленку алименты. Правда, самой дочерью он не интересовался, даже писем не писал, не просил фотографий – словно и не было у него никогда ребёнка.
Так почему цепкая детская память именно сейчас подкинула ей этот эпизод из прошлого – отец, играющий на гитаре и распевающий песню о собаке? Ленка огляделась по сторонам, словно выискивая ответ на свой вопрос. Может быть, просто кто-то из пассажиров напоминал отца внешне? Она ведь о нём практически не думала…
– Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка – «Галактионовская»!
Трамвай тронулся, и перед Ленкиными глазами поплыла тумба, оклеенная всевозможными афишами и рекламными листовками. Стоп! Вот он – яркий цветной плакат:
На сцене Самарского Академического
Театра оперы и балета
2
Здесь и далее в новелле «Элен и ребята» приводятся отрывки из стихотворения Виталия Шаманина «Медведь» (1976 г.)