– И вы видели меня в те времена? – повторил барон. – Непостижимо!
– Видел, – подтвердил Бальзамо.
– На дороге?
– На дороге.
– И я держал лошадей?
– Держали лошадей.
– Во время поединка?
– Пока принц испускал дух, как я вам уже сказал.
– Значит, вам лет пятьдесят?
– Я в таком возрасте, что вполне мог видеть вас тогда.
На сей раз барон откинулся на спинку кресла с выражением такой досады, что Николь не удержалась от смешка.
Но Андреа, вместо того чтобы рассмеяться, подобно Николь, устремила взгляд на Бальзамо и, казалось, погрузилась в мечты.
Гость как будто ждал этой минуты и предвидел ее.
Внезапно вскочив на ноги, он метнул на девушку один за другим несколько молниеносных жарких взглядов, и она задрожала, словно под действием электрических разрядов.
Руки ее напряглись и окоченели, шея склонилась, она как будто против своей воли улыбнулась незнакомцу и закрыла глаза.
А он, по-прежнему стоя на ногах, коснулся ее руки; она снова вздрогнула.
– А вы, мадемуазель, – спросил он, – вы также полагаете, что я лгу, когда утверждаю, что присутствовал при осаде Филипсбурга?
– Нет, сударь, я вам верю, – проговорила Андреа с нечеловеческим усилием.
– Значит, мелю чепуху я, – вмешался старый барон. – Если, конечно, не предположить, что – простите меня, сударь, – что вы привидение, призрак!
Николь так и замерла в ужасе.
– Кто знает? – отозвался Бальзамо с такой странной интонацией, что девушка окончательно покорилась его власти.
– Ну, шутки в сторону, господин барон, – настаивал старик, решивший, судя по всему, добраться до сути, – неужели вам за тридцать? Право, вам ни за что не дашь больше этих лет.
– Сударь, – обратился к нему Бальзамо, – поверите ли вы мне, если я скажу нечто такое, чему невозможно поверить?
– Не поручусь, – отвечал барон, с сомнением качая головой, между тем как Андреа, напротив, жадно ловила слова гостя. – Я весьма недоверчив, предупреждаю вас.
– В таком случае зачем вы задаете мне вопрос, если не расположены выслушать ответ?
– Ну ладно, я вам поверю. Теперь вы удовлетворены?
– Тогда я повторю вам, сударь, то, что уже говорил: я не только видел вас, но и знал вас во времена осады Филипсбурга.
– Вы были тогда ребенком?
– Как сказать.
– Вам было лет пять, не больше?
– Вовсе нет, мне был сорок один год.
Барон разразился хохотом, Николь вторила ему.
– Я же сказал вам, – сурово произнес Бальзамо, – что вы мне не поверите.
– Но как тут поверишь, помилуйте! Дайте мне какое-нибудь доказательство.
– А между тем все очень просто, – продолжал Бальзамо, ничуть не смутившись. – Мне в самом деле был тогда сорок один год, но я вовсе не утверждаю, что был тогда тем же человеком, что теперь.
– Ну, знаете, это уже язычество! – вскричал барон. – По-моему, какой-то греческий философ – эти негодные философы водились во все времена! – так вот, какой-то греческий философ не ел бобов, ибо полагал, будто у них есть душа, точно так же как сын мой полагает, будто душа есть у негров. Кто же, черт возьми, это выдумал? Как, вы говорите, его звали?..
– Пифагор, – сказала Андреа.
– Да, Пифагор, когда-то меня этому выучили иезуиты. Отец Поре даже заставил нас с малышом Аруэ[39] сочинять на конкурсе латинские стихи на эту тему. Помню даже, мои стихи понравились ему гораздо больше, чем сочинения Аруэ. Да, верно, Пифагор.
– А может быть, я и был Пифагором? Почем вы знаете? – как ни в чем не бывало возразил Бальзамо.
– Я не отрицаю того, что вы были прежде Пифагором, – отвечал барон, – однако, в конце концов, при осаде Филипсбурга Пифагор не был. Во всяком случае, я его там не видел.
– Разумеется, – сказал Бальзамо. – Но вы видели там виконта Жана де Барро из роты черных мушкетеров?
– Да, да, его я видел, и он вовсе не был философом, хотя питал отвращение к бобам и ел их, только если ничего другого не оставалось.
– Вот именно. Вы помните, что на другой день после дуэли господина де Ришелье де Барро оказался с вами в одной траншее?
– Прекрасно помню.
– Потому что, вы же не забыли об этом, черные мушкетеры и легкая конница всю неделю двигались вместе.
– Верно, так что с того?
– Да то, что тем вечером картечь сыпалась как град. Де Барро был печален. Он приблизился к вам и спросил у вас понюшку табаку; вы протянули ему свою золотую табакерку.
– И на ней был женский портрет?
– Верно, я до сих пор помню даму на портрете, у нее были белокурые волосы, не так ли?