По мере того как он удалялся, Андреа тем же медленным, скованным движением отвернулась от двери и возобновила игру. Ступив на последнюю ступеньку лестницы, Бальзамо услыхал первые звуки: девушка заиграла прерванную мелодию.
Бальзамо вошел в красную комнату и отпустил Ла Бри.
Ла Бри был, несомненно, прекрасным слугой, привыкшим повиноваться жесту. Однако, сделав уже шаг по направлению к двери, он остановился.
– В чем дело? – спросил Бальзамо.
Ла Бри сунул руку в карман куртки, порылся в нем, но не издал ни звука.
– Вы хотите мне что-то сказать, друг мой? – спросил Бальзамо, подходя к нему.
Ла Бри, явно делая над собой неимоверное усилие, извлек руку из кармана.
– Я хочу сказать, сударь, что вы нынче вечером, видать, ошиблись, – отвечал он.
– В самом деле? – удивился Бальзамо. – И в чем же состоит моя ошибка?
– Вы хотели мне дать монету в двадцать четыре су, а дали монету в двадцать четыре ливра.
И он разжал пальцы: на ладони у него лежал новенький блестящий луидор.
Бальзамо воззрился на старого слугу с восхищением, свидетельствовавшим, что обычно он не слишком-то верил в людскую честность.
– And honest[41], – произнес он, как Гамлет.
И, в свою очередь порывшись в кармане, он вложил в руку слуги второй луидор.
Невозможно описать счастье Ла Бри при виде такой поразительной щедрости. Он не видел золота по меньшей мере лет двадцать.
Поклонившись до земли, он начал пятиться к двери, но Бальзамо остановил его.
– Каков утренний распорядок у обитателей замка? – поинтересовался он.
– Господин барон де Таверне встает поздно, сударь, а мадемуазель Андреа всегда поднимается чуть свет.
– Когда это?
– Часов в шесть.
– Кто спит над моей комнатой?
– Я, сударь.
– А внизу?
– Никто. Под красной комнатой расположена прихожая.
– Хорошо, благодарю вас, друг мой, можете идти.
– Спокойной ночи, сударь.
– Спокойной ночи. Кстати, приглядите за моей каретой, чтобы она была в целости и сохранности.
– Можете не беспокоиться, сударь.
– Если услышите в ней какие-нибудь звуки или заметите свет, не пугайтесь. В ней мой старый немощный слуга, я вожу его с собой; он разместился в глубине кареты. Скажите господину Жильберу, чтобы не тревожил старика; кроме того, прошу вас, скажите ему, чтобы завтра утром он не удалялся, прежде чем не поговорит со мной. Ничего не забудете, друг мой?
– Ни в коем случае не забуду; но неужели вы, сударь, собираетесь уехать спозаранок?
– Посмотрим, – с улыбкой отвечал Бальзамо. – По делам мне необходимо завтра вечером быть в Бар-ле-Дюке.
Ла Бри испустил покорный вздох, бросил последний взгляд на постель и поднес свечу к очагу, намереваясь за неимением дров поджечь бумагу и хоть немного согреть просторную и сырую комнату.
Но Бальзамо его остановил.
– Нет, – сказал он, – оставьте мне все эти старые газеты: если не усну, развлекусь чтением.
Ла Бри поклонился и вышел.
Бальзамо приблизился к двери, прислушался к шагам старого слуги, под которым снова заскрипели ступени лестницы. Вскоре шаги у него над головой стихли. Ла Бри вернулся к себе в комнату.
Тогда барон подошел к окну.
Напротив его окна, в другом крыле здания, светилось окошко маленькой мансарды с неплотно задернутыми шторами. Там жила Леге. Девушка неспешно развязывала косынку и расстегивала платье. То и дело она отворяла окошко, высовывалась из него и оглядывала двор.
Теперь Бальзамо смотрел на нее с таким вниманием, какого не позволял себе проявить к ней за ужином.
– Удивительное сходство! – прошептал он.
В этот миг свет в мансарде погас, хотя обитательница ее, очевидно, еще не легла.
Бальзамо ждал, прислонившись к стене.
По-прежнему раздавались звуки клавесина.
По-видимому, барон прислушивался, желая уловить, не примешивается ли к музыке еще какой-нибудь звук. Затем, уверившись, что среди полной тишины царит одна гармония, он снова отворил дверь, которую затворил за собой Ла Бри, с предосторожностями спустился по лестнице и потихоньку приоткрыл дверь в гостиную, которая бесшумно повернулась на истертых петлях.
Андреа ничего не слышала.
Ее прекрасные, молочной белизны пальцы перебирали клавиши пожелтевшей слоновой кости; напротив нее находилось зеркало в резной раме, некогда золоченой, но теперь позолота облупилась и была скрыта под слоем серой краски.