— Плохо ты нашего цесаревича знаешь, Платон Александрович. Покойница — не покойница, так вскинулся, что уж государыня как унять не знала. Покойницу проклинать принялся. Все ее вещи из апартаментов личных вынести велел. Все портреты изничтожить.
— Помогло, выходит, зелье-то отравленное.
— Это почему отравленное? Только то, что правда завсегда горька.
— Правда! Ох, Анетта, Анетта. Сама ли дурью мучаешься, меня ли обдурить хочешь? А откуда бы этим письмам взяться — не подумала? Неужто великая княгиня, коли мужу законному рога наставляла, в их супружеской спальне хранить бы бильедушки стала? А перед родами и вовсе — знала, сколько народу постороннего в покоях толочься станет, по всем уголкам рыскать. В нашем-то дворце особенно.
— Ну, Платон Александрович, это как сказать…
— И говорить нечего — подкинули.
— Может, и подкинули.
— А перед тем сочинили да написали.
— Как это? О чем ты, батюшка?
— О том, что чужую руку подделать невелик труд.
— Понадобилось покойницу обнести, вот и обнесли.
— Да для чего, скажи на милость?
— А тебе и невдомек, Анна Степановна? Совсем ты у нас проста стала.
— Хоть убей, Платон Александрович…
— Что мне тебя, красавицу нашу, раньше времени убивать? Дело нехитрое — чтобы цесаревич никакой супруге больше не верил. Сомнение в духе поселить. Много ли цесаревич один во дворце нашем, среди доносчиков и шпионов, навоюет?
— Да уж, Наталья Алексеевна, царство ей небесное, только о престоле и мечтала. Цесаревича тоже подзуживала: как это он править станет, какими, делами займется, как себя всему миру представит.
— Вот-вот! Не от родов, так от чего другого следовало такой великой княгине помереть, чем раньше, тем лучше. Разве нет, друг ты мой, Степановна?
— Тебя послушать!
— Умнее станешь. А когда же цесаревичу снова охота в брак вступить пришла? Помнится, недолго траур-то он соблюдал.
— Недолго! Через четыре месяца свадьбу сыграли[18].
— Так не положено вроде.
— Цесаревич ни траура соблюдать не стал, ни на одну литию погребальную ходить не стал — как отрезало. И женился как со зла. На невесту глядеть не стал. Кого государыня выбрала, то и ладно.
— Ничего не скажешь, лекарь из нашей государыни отменный: ухо лечит — голову рубит. Вот оно откуда у них ни любви, ни согласия.
— Да, великая княгиня Мария Федоровна по первоначалу уж как к мужу ластилась, чего-чего ни делала, ничем цесаревича не проняла.
— Квочка. Ей бы детей рожать да семейные вечера устраивать.
— Твоя правда, великая княгиня семью свою ни на какую власть не променяет. Одна беда — учит детей государыню бабушкой звать. Прямо как назло. Они и поздравлять только бабушку приучены. Огорчение одно!
— Это верно — куда лучше внучкой, чем бабушкой быть. Вот ты мне про внучку и скажи. Значит, матушка нашей невесты по второму разу в Россию прибыла, только теперь уже не себя престолу российскому, а дочку свою продавать. Вернее, двух дочек.
— Видишь, Александр Павлович сразу к старшей потянулся. И впрямь хороша принцесса! Уж такая-то скромница, такая разумница!
— Главное — против императрицы голоса не поднимет, муженька не настроит. А титул какой — принцесса Луиза-Мария Августа, принцесса Баден-Дурлахская.
— В святом крещении Елизавета Алексеевна.
— Гляди-ка, как княжна Тараканова! А выбор снова верный: поди, цесаревич до гробовой доски обиды от тетки принцессиной не забудет, значит, и сердцем к ней не пристанет.
Петербург. Дом Д. Г. Левицкого. Д. Г. Левицкий, Н. А. Львов.
— От души поблагодарил бы вас, Николай Александрович, за столь лестное предположение, только магический сей круг свое глубокое обоснование имеет — мартинизм, а сие означает общность взглядов. Не так ли?
— Ничего не возразишь. Вы Дмитриеву, когда он еще в полку служил, писали.
— Нет-с, в полку Иван Иванович только переводами с французского занимался, еще к дарованию своему как бы примерялся. А вот потом, в «Московском журнале» Николая Михайловича Карамзина, напечатал свою сказку «Модная жена» и песню свою, начал я портрет его списывать.
— Верно, верно, тогда дома, кажется, не осталось, где бы юные особы под аккомпанемент гитары «Голубочка» не пели. Как это там: дмитреевские стихи текут:
18
Великая княгиня Наталья Алексеевна умерла при родах в апреле 1776 г. В сентябре того же года Павел сочетался браком с внучатой племянницей прусского короля Фридриха II принцессой Вюртембергской Софией-Доротеей, ставшей в России великой княгиней Марией Федоровной.