Освобождение… В чем-то. Орловы считали: их время. Их престол. Гриша не просил, не предлагал — требовал: законный брак. Церковный. По всем правилам. Алексей Григорьевич допытывался: как раньше было? Разве Елизавета Петровна не венчалась с Разумовским? После восшествия на престол? По доброй воле и для надежности? Вон вся Москва на церковь у Покровских ворот показывает: зря что ли императорской короной прямо под крестом увенчана? А граф Алексей Григорьевич? Когда к нему за венечной записью пришли, при свидетелях ее в огне сжег. По доброй воле. Как объяснить было, зачем Елизавете Петровне на престол отеческий вступившей, на царство венчанной, себя с пастухом малороссийским вязать?
Двенадцать лет прожили, могли и дальше жить. Смысл-то в чем? А церковь с короной не одна такая; в Перове, у дворца, корона еще хитрее да искуснее. Да и какая еще венечная запись — сказки одни. Трудно Катерину Дашкову терпеть. Надоедлива. Категорична. На все свой взгляд, свои мысли. А в правоте не откажешь, после переворота в личные покои пришла, вознегодовала, когда Гришу на софе раскинувшегося увидела. Ногу будто повредил. Какая нога! Доказать хотел, кто в доме хозяин. Кому новая государыня престолом обязана. Стол обеденный к себе придвинуть велел. Кувертов всего три: нам с княгиней да ему. Еле стерпела Екатерина Романовна. На всю жизнь Гришу возненавидела: нет у него права государыню не почитать! Годы показали: ее правда. И тогда уже потакать не след было. Задним числом признаться можно: побоялась. Все чудилось — к старому повернуться может. За новой императрицей одни орловские приятели стояли. Другие в гвардии о ней и слыхом не слыхивали. А тут еще вся прислуга, камер-медхены, камер-фрау, камер-лакеи. Иван Орлов обо всем братьев предупредил. Кругом доносчики. Тревожные. Опасливые. Орловым по гроб жизни преданные. Одна Анна Степановна чего стоила! Правильно ее Красный кафтан государыниной шутихой звал. И развлечет, и сплетни донесет, и в каждый угол покоев нос сунет. Кажется, сна не ведала в коридорах да переходах днями и ночами тенью скользила. О сыне Гриша и думать забыл. Никому, по совести, граф Бобринский нужен не был[8]. А коли родился, тогда что делать?
Не отдала бы Орловым. Ни за что не отдала. И без того с ними не разделаешься. Иван Иванович Бецкой на руки графа принял. Из корпуса по воскресеньям да по праздникам домой к себе брал. Баловал. Системы никакой, хоть воспитательными учреждениями по всей империи занимался. Иной раз уговаривал в те поры к нему заехать. Ненароком. Глупость! Одна глупость. Гриша бы мог — не хотел. Сорок третий год пошел — поняла, дальше не вытерпеть. Первый раз сердцу волю дала. От Васильчикова глаз оторвать не могла. Мало что хорош собой, совестлив, ласков, красной девице в пору. У ног на скамеечку опустится и глядит, глядит, будто наглядеться не может. Ради него с Гришей расправилась, не задумавшись. Знала, груб. Знала, чуть что — кулакам волю даст. Браниться да кричать горазд. Узды на него не было. На конгресс в Фокшаны отправила, благо другие братья в армии были — с турками подошла пора воевать. Фельдъегеря послала с запрещением в столицу возвращаться. Караул у комнат Васильчикова во дворце назначила: вдруг прорвется Орлов, вдруг искалечит Александра. Гвардейцам настрого приказано было оружие в ход боевое пускать. Как в воду глядела: обратно помчался. На заставах спорить начал. Смирился, когда с Иваном Григорьевичем — «старинушкой» — толковать об отступном стала. Ни земель, ни душ крепостных, ни серебра из дворцовых кладовых не пожалела. На первых порах разрешила Грише и дворцами, и конюшнями дворцовыми, и экипажами, и прислугой пользоваться. Пока своими не обзаведется. Любовь великую на деньги перевели. Дорого она стала — орловская любовь. Все братцы сполна получили. Об одном просила «старинушку» — в покое императрицу оставить.
Ночей ждала. Так ждала, как в тумане. Что на приемах, что на концертах. Музыки никогда не любила. Терпеть терпела, а так — обошлась бы. Без пения тоже.
Императрица Елизавета на каждую репетицию в театр ходила. Машинный ли мастер чудеса свои громоздил, оркестр ли партии выучивал. Флейту особенно любила. Сама видела: слезами заходилась, как соло начиналось. Одну оперу до десяти раз слушать могла. Придворные засыпают, не кроются, а ей и горя мало. Придумала, чтобы в ложу ужин и кушанья ей всякие подавали. Ест и смотрит. Оперы по пяти часов шли. Чем дольше, тем для нее лучше.
8
Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813), сын Екатерины II и Г. Г. Орлова. В 1781 г. Екатерина II пожаловала ему герб, что и положило начало дворянскому роду Бобринских.