Эта объективность дает ему возможность пристальнее и внимательнее вглядываться в вопрос о происхождении ересей. Одним из источников ересей он считает «диалектику и суетное обольщение», которые возбуждают беспокойство и разделение в церкви, и затемняет апостольскую веру христианскую (I, 18 fin.). Поэтому он не довольствуется, как делает это Евсевий, указанием на общий источник заблуждений в роде человеческом — козни духа злобы — но старается уяснять частные причины, вызвавшие появление тех или других заблуждений. Представим примеры. Евсевий и Сократ — оба эти историка говорят о возникновении очень сильно распространенной ереси — манихейства; но в их суждениях по этому вопросу заметна значительная разница. Между тем как Евсевий, имея в виду главным образом возбудить в христианах ненависть и пренебрежение к ереси, выставляет на первый план ее злой корень и говорит: «ибо точно, сам демон, враг Божий, сатана, ко вреду многих, выбросил на свет основателя ереси — Манеса», и при этом мало обращает внимания на исторические условия возникновения явления (VII, 31), Сократ не ограничивается таким общим взглядом на сущность ереси и старается разъяснить дело многостороннее. Этот историк говорит: «не задолго до времени Константина, к истинному христианству начало прививаться христианство язычествующее, как к пророкам прививались лжепророки, к апостолам — лжеапостолы. Ибо тогда к христианству Манес приноравливал учение языческого философа Эмпедокла, о чем Евсевий хотя и упомянул в своей истории, но не рассказал подробно. Поэтому я считаю необходимым восполнить пропущенное; ибо тогда будет известно, кто был Манес и откуда и как отважился на такую дерзость». Затем Сократ указывает, что Манес соединил в одно целое — христианство, учение Эмпедокла и Пифагора (I, 22). Вообще историк хочет указать ту почву, на которой возросло явление[182]. При изложении истории IV и V-го века, описанной им в качестве продолжателя Евсевия, Сократ всегда старается допытываться, как возникла ересь и в чем заключалась ее сущность. Так он старается разъяснить обстоятельства возникновения ереси Аполлинария, причем указывает и на то, какое значение в этом случае имело «софистическое красноречие» ересеначальника (II, 46). С таким же стремлением как можно точнее понимать сущность и происхождение ереси, он приступает к изучению современных ему ересей. В этом отношении можно указать на его заботливость понять возможно объективнее наделавшую столько шуму ересь Нестория. Сократ не хочет верить общественным толкам относительно ереси Нестория; он, по его словам, сам внимательно изучает сочинения Нестория, и плодом этого изучения было то, что Сократ прямо отвергнул ходившие тогда толки о Нестории, что будто он называл Христа, подобно Павлу Самосатскому, простым человеком, — говорит: он отвергнул подобное мнение, как ложное, и устанавливает тот именно взгляд на сущность ереси Нестория, которого и доныне держится большинство ученых, т. е., что Несторий неправильно понимал ипостасное соединение естеств во Христе, признавая, однако ж, во Христе Божество, чего не делал Павел Самосатский (VII, 32).
Говоря об отношении Сократа к ересям, описанным им в истории, нельзя пройти молчанием его взгляда на догматические споры IV и V-го века. Этот взгляд очень характеристичен. Историк полагает, что эти споры могли быть гораздо менее шумными и пожалуй их совсем не было бы, если бы представители церкви показывали менее склонности к этим спорам. Сущность этого взгляда историк выражает не раз, например при следующих случаях. Сократ приводит известное письмо Константина Великого к Александру Александрийскому и Арию, в котором автор происхождение Троичных споров выводит из излишней любопрительности Александра и Apиa и внушает им мысль кончить свои споры миром. Приводя это письмо, Сократ говорит от себя: «такие то дивные и исполненные мудрости увещания предлагало им царское письмо. Но не смотря на старания царя, зло (т. е. развитие споров) становилось сильнее; ибо это послание не смягчило ни Александра ни Ария» (кн. I, гл. 7 и 8 init). Тот же Сократ, рассказывая о продолжении споров арианских после Никейского собора, говорит: «мы узнали из различных посланий, писанных епископами друг другу после собора, что некоторых между ними слово «единосущный» приводило в смущение. Сделав его предметом своих бесед и исследований, они возбудили междоусобную войну, и эта война нисколько не отличалась от ночного сражения, потому что обе стороны не понимали за что бранят одна другую» (I, 23). Сократ находит, что развитию споров еще содействовало следующее обстоятельство: по его мнению, иные епископы, желая причинить вред и неприятности своим врагам, обвиняли их в догматических заблуждениях и тем увеличивали волнение умов (I, 24). Разумеется, нет надобности доказывать, что изложенный взгляд Сократа представляет крайность: религиозные споры возникали не потому, что находились охотники спорить, а потому, что предметы споров были так важны, что оставаться в бездействии являлось делом невозможным.
182
Конечно, вопрос о Манесе и манихействе не так прост, как представляет его Сократ; это открылось в особенности после исследований Кеслера (Kessler — в Энциклопедии Герцога — Гаука и в отдельном сочинении, которого вышел, впрочем, лишь один том).