«Мне, ребята, все эти деньги неинтересны. Ерунда все это, мне здесь спокойно, знаешь, я сижу тут старые книги читаю, Коран, Библию – меня это успокаивает. А все эти хиппаны сакрамонтские... у них один гашиш в голове. Гашиш этот – самый страшный наркотик, хуже героина, я это недавно понял»
«Прямо хуже героина?»
«Хуже, серьезно!» Такой певучий южный говор, сразу напоминает мою украинскую родню. «Он из тебя все мысли высасывает, ходишь потом отмороженный. Нет, правда, ребята, я со всеми этими делами завязал, ни дудок, ни бухла. Книги старинные читать – это прикольно ». Саша по своему красив, здоровенный статный мужик, нос горбинкой, короткая борода на загорелом лице, никаких следов московско-питерской малахольности и двоедушия – чувствуется, что говорит он то, что на уме, и ссориться с ним мне, пожалуй, не хотелось бы.
«Я тут с пакистанцами познакомился, они мне про свой Ислам объяснили. Читаю Коран, успокаивает» повторил он с нажимом, видимо, для него это было важно. «Я с ними закорефанился, они обещали за пять тысяч песет пакистанский паспорт сделать».
«Пакистанский-то зачем, какой с него толк?»
«Так у меня ж никакого нет. А будет пакистанский, сделаю резиденцию[1], и тогда мне полиция не страшна. Могу хоть куда тогда. Хочу вот в Африку, в Марокко, там жизнь правильная, найду себе оазис в пустыне, буду сидеть, книги читать. Жить на что? Да, народ там с понятием, поможет, если увидят, что человек правильный» (Чуть позже: «Или в Россию, буду плоты по сибирским рекам гонять!»)
«А я про Марокко другие вещи слышал»
«Да ладно, это все газеты, им завидно, что в Европе вся жизнь на деньгах построена, а там у людей денег нет, а они за ними и не гонятся, живут неторопливо».
«А потом ломятся в Европу за пособием»
«Так это ж те, у кого зависти много. Здесь люди меняются, вообще другие тут люди, я-то, знаешь, такой, необщительный, ни с кем тут не общаюсь, не о чем с ними разговаривать. Стоишь, говоришь, потом думаешь – о чем говорю-то? Получается, о ерунде. Вот и сижу в пещере. А еще, я считаю, голодать надо, я уже пробовал несколько дней не есть - тоже голову прочищает, успокаивает».
В сашину необщительность поверить было трудно: через пару часов, когда сакрамонтцы повылезали из своих пещер, не менее десятка человек зашли к Саше поболтать, и вряд ли не о «ерунде». Ходить по городу с ним тоже оказалось непросто – каждые двести метров мы натыкались на чье-нибудь: «Ола, Саш-шаа!», и застревали, иногда надолго, слушать непонятную испанскую трескотню. Через пару дней нас тоже стали узнавать, а торчавший у канала возле Альгамбры араб с сувенирным лотком, завидев нас, начинал радостно вопить: «Саш-шаа, Миш-шаа и Маш-шаа!», видимо, впечатленный разнообразием русских имен. Короче, более болтливого «необщительного» типа я еще не встречал.
«Классно, ребята, что вы приехали, а че – оставайтесь тут, пещеру вам подыщем, тут я знаю одну, уже 2 недели пустая стоит, надо только расчистить немного»
«Спасибо, может останемся ненадолго».
«Давайте-давайте, тут жизнь легкая, с едой проблем нет, я вас научу что да как».
И, действительно, научил.
Вечер, мы идем на бокадилью. Вообще-то бокадильей называются длинные сэндвичи с ветчиной, сыром и зеленью. Но еще и – благотворительная раздача еды для бедных. Происходит она каждый вечер, на площади Пласа де Грасия (Площадь Милосердия) около памятника. Подъезжает машина и несколько мужчин в белых рубашках (волонтеров-христиан) раздают собравшейся толпе еду – сначала это бульон из пластмассовых стаканчиков, собственно бокадилья, потом чай из термосов, к нему пирожное или печенье. Благотворители доброжелательны и разговорчивы, видно, что занимаются этим от чистого сердца. А из собравшихся примерно треть тусовщиков, другая треть давно и безнадежны пьяны, и даже здесь продолжают прикладываться к картонкам дешевого вина, оставшиеся - безлики и грустны.
Через несколько дней я стал замечать, что после еды меня охватывает какое-то оцепенение, и даже подумал, не подливают ли чего в чаек, но потом понял, что так влияют общее нездоровье и пьяные крики... В общем, этой еды хватало на полдня, а учитывая подобранное после рынка и в контейнерах у супермаркетов, с пропитанием проблем, действительно, не было.
На обратном пути Саша повел нас не узкими мавританскими улочками, как раньше, а по сверкающим, заставленным столиками и заполненным карнавальной толпой центральным бульварам.
«Хочется иногда знаешь такого чего-то… Пройтись вот так вот!» И он вдруг зашагал, уморительно выбрасывая ноги в разные стороны, грудь колесом, засунув большие пальцы обеих рук за лямки комбинезона, одетого на щегольски белую рубаху.
И, следующая сцена: Саша с Машей стоят, рассматривая в витрине розовый манекен, одетый в облегающее вечернее платье и какую-то жакетку. «Ах, смотри какой фасончик! Ну, не мило ли!» Остаток пути до Сакрамонте они увлеченно болтают о тряпках, предварительно казнив меня презрением за робкое упоминание о стиле «секонд хенд + рабочая одежда».
На следующий день мы разгребаем нашу пещеру. Она завалена тряпками, железяками и прочей дрянью, и дело затягивается до вечера. Утащить все это на помойку нереально, далеко, и в каменной нише я устраиваю костер, куда мы кидаем весь этот хлам, и он горит, дымя липким черным чадом, к неудовольствию соседей - к тому же, предупредивших нас, что сейчас это особенно опасно, трава выгорела до состояния соломы, и на Сакрамонте уже было несколько пожаров (это не считая тех раз, когда приходила полиция и выжигала несколько пещер со всем их содержимым).
Двигаться, пробиваясь сквозь стену вязкой жары, нелегко, каждый шаг дается с трудом, но к вечеру пещера готова – теперь у нас есть две комнаты, диван, столик, камин с решеткой для стряпни, котлы, посуда, и куча книжек, включая Ошо по-русски (оставшиеся от одного из прежних хозяев, израильтянина Юлика, с которым я чудесным образом встретился потом в Венгрии), и самое прекрасное – кресло и шезлонг на небольшой площадке перед входом, над которыми я растянул на металлических палках старое одеяло, для защиты от свирепого солнца, и этим же вечером мы уселись там, у входа в нашу пещеру, выше всех на Сакрамонте, и, развалившись в креслах, стали смотреть на закатное солнце над ломаной расческой гор, и свыкаться с мыслью, что теперь у нас есть дом.
На Пласа Нуэва и бокадилье мы знакомимся с еще несколькими гренадскими персонажами: жонглером Полако, высоким испанцем, ладным и мускулистым, с живыми умными глазами; австралийцем - саксофонистом Джоном, про него позже; и чешской студенточкой Терезой, безнадежно влюбленной в Сашу. Тереза выглядела в толпе бродяг и тусовщиков очень странно – такая домашняя чистенькая девочка, робко поглядывающая на, наверное, кажущихся ей романтичными старших друзей, ходящая за Сашей по пятам. Вряд ли ей была нужна бесплатная еда, скорее, это было маленьким ежедневным приключением.
«Да сдуру связался, не знаю че теперь делать, ребенок же ж», объяснил нам про нее Саша.
Разговаривал с ней он резковато и чуть пренебрежительно, и проводив нас до начала подъема на гору, она обычно говорила, что ей пора и никогда не поднималась наверх, видимо, это ей не позволялось. Но, все же, обижать ее он не хотел, мы почувствовали это, когда Тереза предложила сходить с утра в какой-то сад за персиками (услышав от меня, что я их люблю), часов в десять, потому что позже ей надо было на занятия - а мы в это время только-только продрали глаза, и именно Саша потащился один на другой конец города по начинавшейся уже жаре, чтобы встретиться с ней: «Ведь ждет же девчонка…»
«Смотри, Джон, у нас маленький дракон»