А теперь о других предметах. В следующий раз, когда ты пересечешь Атлантику, возьми себе в компаньонки «Черное-и-Белое». И как только вы прибудете, она может быть свободна…»
Наряду со своими частыми заклинаниями, что Гарбо должна приехать в Англию, причем не позже весны. Битон временами демонстрирует полное легкомыслие:
«Моя дорогая сахарная ягодка!
Я просто одержим игривыми мыслями о тебе. Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь, и мы бы с тобой от души посмеялись, ты бы могла похихикать, как девчонка, и все такое прочее. Тот снимок, что я сделал, когда мы в последний раз обедали вместе (только не тайная вечеря!), настолько восхитителен, что, даже мельком взглянув на него, я чувствую, как у меня поднимается настроение. Моя дорогуша, ты когда-нибудь бывала в пустыне? А еще мне хотелось бы знать: ты когда-нибудь пробовала готовить в своем двойном бойлере? И как реагирует на строгий режим твоя язва? Будь добра, черкни хоть пару слов.
Неожиданно ты стала так далека от меня. Уже давно пора позвонить тебе или получить от тебя открытку или какую-нибудь еще весточку. Один знакомый прислал мне потрясающий отчет о том, что видел тебя с Ш. на Манхэттене, и это сообщение снова высветило тебя у меня в душе, и у меня было такое чувство, будто я все это видел своими глазами.
Дает ли о себе знать «Черное-с-Белым»? Постарайся уговорить ее, чтобы этим летом она прихватила с собой «новоиспеченную американскую подданную». Я был бы ужасно рад».
А пока Сесиль отправился в Букингемский дворец сфотографировать королеву Елизавету[10] по случаю приближающегося пятидесятилетия. Затем он уехал в Уэльс и в конце мая уселся на пароход до Гавра. Во Франции он с приятелем на несколько дней остановился в Довилле, а затем отправился к Диане Купер в Шантильи и встретил в Париже мать. В июне он также дважды наведывался в Париж. Во время второго визита он случайно столкнулся с Шлее.
«Я совершенно неожиданно встретил в Париже Джорджа, и он мне рассказал последние новости о тебе. Что вы вместе ездили в пустыню, что язва тебя не беспокоит и самочувствие твое было превосходным! Великолепно! Я рад за тебя! Это просто потрясающая новость — тебе следовало послать мне телеграмму со словами; «Язвы как не бывало!» И я бы был избавлен от того, чтобы мысленно рисовать душераздирающие картины, как ты давишься бледной вываренной цветной капустой!»
Присутствие в Париже Шлее оставило в душе Сесиля смутное подозрение, что Гарбо должна быть где-то поблизости. Однако она так и не «материализовалась». В июле Сесилю удалось связаться с нею по телефону. В своем следующем послании он писал:
«Я работал в библиотеке над кое-какими набросками, когда неожиданно меня осенило, что сейчас самое удобное время позвонить тебе снова. Мне уже было пора в постель, и к тому же это был конец полной трудов недели здесь, в деревне. А еще это было седьмое число, а ведь семерка — счастливая цифра. Каждый раз, когда мне хотелось позвонить тебе, оказывалось, что то день неподходящий для этого, то время; я боялся, что в этот момент ты либо торопишься на свой урок игры на фортепьяно, либо раздаешь призы на выставке детского рукоделия, — и поэтому, когда я дозвонюсь до тебя, ты мне скажешь: «Извини, но я тороплюсь».
В пятницу вечером телефонистка сказала: «Соединяю», — и через несколько минут я услышал: «Мисс Гарриет слушает Вас», — и неожиданно я был готов прыгать от радости, и так разволновался, что, пока я ждал, мне было слышно, как сердце колотится у меня в груди, я даже испугался, что оно выскочит наружу. Это и впрямь было пугающе — бух, бух, бух. Оно так громко колотилось, что я подумал, что наверняка не смогу расслышать тебя, — и так оно и вышло, связь была просто ужасная! Английская телефонистка оказалась довольно милой и сказала: «Ну, как назло». Так оно и было. И мне приходилось снова и снова названивать бедной Гарриет, и все это время слышимость была из рук вон отвратительной.
Однако мне было приятно поговорить с тобой — правда, меня опечалило, что ты наверняка чувствуешь себя довольно тоскливо. Не думаю, что это лучшее место в мире, где можно позволить себе немного потосковать. Ну почему ты не позволишь мне прийти к тебе на помощь? Ведь для меня сущее мучение пытаться убедить тебя, что здесь бы тебе понравилось, ведь тебе необходим отдых, хотя бы краткий; а затем, подумай серьезно, а не приехать ли тебе сюда одной, нельзя же всю свою жизнь цепляться за одну и ту же привязанность. Я уверен, что перемены не заставят себя ждать, только пусть это произойдет, пусть это произойдет основательно, постепенно… Я был весьма озадачен, узнав о запястье, и надеюсь, что боль не слишком давала о себе знать и ты не мучилась из-за нее по ночам бессонницей. Когда тебе станет лучше, упражняй руку при помощи пера и бумаги и черкни мне пару строк. Это будет знаменательный день, когда дядя Сэм наконец-то примет тебя в свои объятья, и я надеюсь, что с того дня ты станешь проводить меньше времени на его берегах. Может, ты сразу приедешь сюда ко мне? По-моему, все в руках господних. Боже, какие же, должно быть, огромные у него лапищи?»