— Долгие годы мы пользовались вашими милостями, и больше нам ничего не нужно. А взять на себя часть вашего имущества и скота мы не сможем, такая ноша для нас, неблагодарных, окажется непосильной, — помолчав, сказал Дашдамба и направился к дереву, где были привязаны лошади. За ним последовал Аюур. А в густой траве среди лесных соплеменников по-прежнему выделялся своим ярким нарядом прекрасный, величавый цветок вансэмбэру.
ЭПИЛОГ
ГРОМ
Небо было обложено тучами, вот уже несколько дней не переставая лил дождь.
— Днем поутихнет, а к утренней и к вечерней дойке опять льет как из ведра. Что за погода? — говорили люди.
— Ламы предсказывают, что он будет лить шестьдесят дней. Все это кара, посланная небом за грехи Народной партии, так сказал хамба-лама, бедствий и напастей теперь не избежать.
Лхама и Гэрэл надели вывернутые мехом наружу дэлы, подоили коров и вернулись в свою плохонькую юрту. Под бросили хвороста в очаг, погрелись у огня, выпили простокваши и легли спать.
— В такой дождь у коров меньше молока. Как бы Дуламхорло не подумала, что мы его домой таскаем, сказала Гэрэл, набросив на ноги невестке еще волглый дэл.
— Им сейчас не до нас, мама. Аюур-гуай ходит мрачный, никого не замечает. Не знаю, что с ним случилось.
— Это верно, дочка, — сказала Гэрэл. — Вчера, когда ставили студить кипяченое молоко, Дуламхорло мне сказала, что из столицы понаедут какие-то лютые чиновники. Чего от них ждать — никто не знает. Велела, если начнут нас расспрашивать, отвечать, что мы ничего не знаем. Обещала к осени подарить теплый дэл. Неспроста это все. Сто лет ей жизни!
— Уж очень страшна эта народная власть. Аюур-гуай, как подвыпьет, как начнет ругать жену с сыном, так говорит: «Вот придут «бескосые» из красной партии, разграбят все наше добро, тогда, может, вы наконец угомонитесь».
— Наш бойда — человек добродетельный, — сказала Гэрэл. — Он во всех тонкостях разбирается. Не знаю, что там за партия, красная или еще какая-нибудь, но все говорят, что новая власть не признает бога и погубит и нас, и детей наших. Боюсь я этих безбожников. — Гэрэл зашептала молитву.
— Отец говорит: «Пусть приезжают. Нам они ничего плохого не сделают».
— Э-э, дочка, кто их знает. Вчера вот пришли из соседнего аила два старика, кумыса попить, так Аюур-гуай рассказал им, что краснопартийцы каждому встречному говорят «таван-орос»[83], хватают за руку и трясут что есть силы. После этого человека навсегда покидают счастье и достаток. Не знаю, что и делать. — Гэрэл снова зашептала молитву.
Дождь лил все сильнее. Залаяла собака, зачавкала грязь под копытами — кто-то подъехал к юрте бойды.
«И охота им под проливным дождем таскаться по чужим аилам», — подумала Лхама.
Через некоторое время в юрте Аюура заголосили, раздался грохот. «Что это? — удивилась Лхама. — У отца как будто бы все тихо, видно, спят».
Из юрты бойды кто-то выскочил, побежал к гостевой юрте. Донесся голос Аюура, приглушенный, встревоженный.
Лхаму разобрало любопытство. Она вскочила и начала одеваться.
— Что там случилось, мама?
— Не знаю. Я через дырку в кошме посмотрела: суетятся, лампу зажгли. Аюур говорит: «Не шумите, соседей разбудите». Видно, хотят что-то скрыть от нас, — прошептала свекровь. — Спи, дочка, спи. Незачем выходить под такой ливень, когда никто не зовет. — В голосе Гэрэл прозвучали необычные для нее решительные нотки.
В юрте Аюура шумели всю ночь. Взад и вперед носились какие-то всадники. Лхама ворочалась с боку на бок, в голову лезли всякие мысли. Задремала она лишь под утро, а как только забрезжил рассвет, встала и принялась толочь в ступе плитку чая.
— Лхама! Ты что так рано? — спросил незаметно вошедший в юрту Дашдамба.
— Папа! Не знаешь, что ночью случилось?
— Бог его знает. Вечером к бойде приехал лама, который сторожил его дом в монастыре, вот они и бегали всю ночь. Я встал, подошел тихонько к их юрте и услышал, как лама сказал: «Тише! Как бы соседи чего не заподозрили». Я и пошел обратно…
Дашдамба набил трубку, сел к очагу, задумался. Лхама видела, что отец о чем-то догадывается, но молчит, и ей стало досадно.
Когда совсем рассвело и солнце разогнало стелившийся по земле туман, у коновязи звякнула уздечка. Дашдамба и Лхама выглянули во двор через щель над притолокой. Донров торопливо седлал коня. Его дэл был подпоясан так, что верхняя часть свисала мешком, а полы задрались и плотно облегали бедра, — чтобы было удобнее сидеть в седле. На поясе висел серебряный нож с огнивом, которым Донров так любил щеголять.