В темноте уже вспыхивают огоньки.
Слева.
И справа.
Рукотворные созвездия факелов и редких ламп, и с каждым мгновеньем их становится больше. Объединённые этим огнём люди утрачивают страх. Их больше. И нечто древнее, объединяющее толпу, лишающую её и разума, и страха, уже пробуждается в них.
Надо убираться.
Раз два…
Я выдёргиваю Тьму и отправляю её вперёд. Она словно стала больше и шире, и чёрные треугольные плавники вбирают в себя весь доступный свет. В том числе и факелов. И вот уже люди, самые храбрые или отчаянные — сложно понять разницу — отступают.
Крики.
Вой. Выстрелы. Но пули пробивают Тьму, не причиняя ей вреда. И это пугает их ещё больше. Пока ещё пугает. И хорошо. То есть, для местных не особо, паника никому ещё на пользу не шла, но для нас — отлично. Так… чтоб, я умел водить машину, но там, дома. А здесь мне Мишка показывал. И вроде всё получалось, но теперь знания вылетели из головы.
Ключ…
Уровень масла? Так, обойдёмся без роскоши. Уже радует, что ключ в замке зажигания. И проворачивается. А теперь давай. Раз, два… и мотор, всхлипнув, отзывается рокотом. А машина трогается.
— Ну, мать вашу, — я выдыхаю. — Поехали, что ли…
И мы поехали.
Наверное, тот, который Крылатый, всё-таки отправил приглядывать за нами одного из своих ангелов, если мы не только поехали, но и доехали.
Пробились.
Сквозь толпу, которая, взбудораженная и злая стекала со всей Вяземки. Вооружившись факелами, лампами, вилами, люди двигались к проклятому дому. Надеюсь, не спалят по давней крестьянской привычке огнём решать глобальные проблемы.
Там всё-таки люди остались.
Оставались.
Мы проскочили через жалкий и пустой пост, где должен был бы стоять ночной жандарм, но он предпочёл убраться куда-то. Мы не застряли и не угробились, когда нас занесло на очередном повороте. Не свалились в канал.
Не…
В общем, доехали.
И уже заглушив мотор, я выдохнул. Руки тряслись, как у алкаша со стажем. И сердце ухало только в путь. Ничего… это нервы.
Все болезни от нервов.
Главное, что доехали. Ну, почти. Ломиться в больничные ворота, запертые по ночному времени, я не стал, здраво рассудив, что этакое происшествие точно не останется без внимания. А значит, надо иначе. Остановившись у ограды, я заглянул в кузов, убедился, что пассажирки живы.
Большей частью.
Одоецкая сидела, уложив на колени голову девушки.
— Ей очень плохо. Если не помочь, она к утру отойдёт, — сказала она, зыркнув исподлобья, будто это я виноват, что она в таком состоянии. — А сил у меня не осталось.
— Полчаса продержится?
Николя должен был быть на месте. Ну или хоть кто-то.
— Продержится. Я тебя узнала. Ты…
— Благородный аноним, — я прервал Одоецкую. — Хобби у меня такое, девиц спасать.
А она всё правильно поняла, склонила голову и сказала:
— Чудесное хобби. В таком случае, полагаю, ты доведешь это дело до конца.
Будто у меня выбор есть.
Через ограду я перемахнул с лёгкостью, а Тьма, с некоторым сожалением сменившая форму, подсказала, что Николя на месте.
И не один.
Надо же… сидят, чаёк пьют, беседуют. Картина просто-таки душевная. И сестрица моя улыбается, не вежливо, как она умеет, но искренне. А вот и хохочет, забыв, что девицам приличным не положено смеяться во весь голос. И тут же прикрывает рот ладошкой.
Даже как-то совестно, этакую идиллию разрушать.
С другой стороны, ночь на дворе, Татьяна вообще дома сидеть должна, за меня переживая, а они вот чаёвничают. Обидно, да.
И тоже хочется.
Татьяна замерла. Ага, стало быть, ощутила моё присутствие. И к окошку подошла. Я помахал рукой, сказав:
— Привет…
Глава 28
Берегитесь ваших трубочистов, им велено в важных домах сыпать порох в трубы. Избегайте театров, маскарадов, ибо на днях будут взрывы в театрах, в Зимнем дворце, в казармах. [37]
Карп Евстратович выглядел именно так, как должен выглядеть приличный человек, разбуженный среди ночи. Он был взъерошен, слегка мят и премного мрачен.
— Знаете, Громов, — сказал он, нервно дёргая за левый ус, — я начинаю думать, что прав был мой гувернёр, когда говорил, что за всякий проступок следует возмездие свыше.
Я пожал плечами.
Я себя в качестве возмездия свыше как-то не рассматривал.
— И вот теперь я пытаюсь понять, где и когда я успел так нагрешить, — добавил Карп Евстратович.
А, это вон оно что.
— Это не вы, — успокаиваю я хорошего человека. — Это другие. Тут такое дело… на Вяземке прорыв.