— Революция…
— Знаете, я могу ошибаться. И нет, я не пророк и ничего этакого она мне не говорила. Просто… ощущение, что это части одной большой игры, — я почесал уже за ухом. — Что за погань вы мне дали? Ощущение, что шкура сейчас слезет…
— Стандартный. Лучше так, чем она слезет уже позже, когда вы лишая или чесотку подхватите и заразите вашу сестру.
Да уж. Аргумент. Чтоб… а про чесотку мог бы и промолчать! Случалось, с нею дело иметь. И теперь вспоминания потянули зуд. Причём буквально по всему телу.
Я стиснул зубы.
Не буду чесаться. Не буду и всё тут. Надо перетерпеть. Отвлечься. Хоть бы и на революцию.
— Смотрите… тут сеть большая. Или такой выглядит. Революционеры, у которых появляются очень специфические бомбы. Да и в целом своеобразные артефакты. Одни силы тянут, другие вон тьмой заражают, третьи вовсе границу миров пробивают. Это раз. Бандиты, которые как минимум в двух местах вступают в союз с революционерами. Или наоборот? Главное, сотрудничают со взаимной выгодой. Это два. На самом деле я думаю, что двумя точками дело не ограничивается.
— Согласен, пожалуй.
— В принципе, логично. У Алхимика есть деньги. А у бандитов — возможности. И человеческий ресурс, который регулярно пополняется. Самое оно, чтоб объединиться. Уголовнички ищут одарённых. Предоставляют тихие места для экспериментов. Он… он платит. А может, не только деньгами. У него, полагаю, возможностей хватает. Если высоко сидит, то есть и связи, и знакомства, чтоб на полицию повлиять, ну, когда кто-то деньги брать не хочет или надо повыше надавить. То же самое с революционерами. Кому-то надо его придумки испытывать. И подопытных искать, чтоб добровольцы и в целом не в подвалах сидели.
Я выдыхаю и снова набираю:
— Ещё Синод… они тут тоже замараны. Уж не знаю, как, но это три… и вот чего получается?
Молчит.
Думает? Да нет, чего тут думать. У меня эта картинка одним вариантом складывается.
— Переворот, — Карп Евстратович засовывает палец под воротник. — Государственный переворот. Революционеры. Толпа. Безумные дарники, которые и без того на грани… прорыв? Или нечто такое, что ударит по государю? По его семье? Что уничтожит наследников? И тех, кто может перенять власть? Что-то…
Что ввергнет город в хаос, напомнив о временах былых. И покажет, что беспомощность властей, что безумие революционеров. Вряд ли тварям, которые прорвутся с той стороны, будет дело до конституции и реформ. Нет, то, что случится, вынудит народ искать защиты вовсе не у поборников справедливости.
Скорее уж они, как бывало это прежде, вспомнят о Церкви, Боге.
И о древнем обряде, который вернёт Романовых с их Светом.
И я видел в глазах Карпа Евстратовича, что он тоже всё понял.
— Но доказать пока ничего не выйдет, — тихо произнёс он. — Это вот всё… это просто теория. К тому же мы можем ошибиться.
Можем.
Я не собираюсь спорить. Где-то в глубине души я очень хочу ошибиться. Потому что есть ещё кружок безумных учёных, в котором отметился папенька. Книга, попавшая явно не в те руки, в которые должна была попасть. Ихор этот.
Крылатые.
Как-то оно тоже прикручено. Но вот как?
— Добудем, — ответил я и всё-таки почесался. — Блин… а оно точно от чесотки спасёт? И вот не надо на меня так смотреть. Заговор и переворот — это ещё когда случится. До них мы с нашим везением можем вовсе не дожить. А чесотка — она здесь и сейчас.
Чтоб вас всех…
Зудит просто зверски!
Глава 29
«Каждое утро, окончив работу, я выходил на встречу с К. и приносил с собой во дворец небольшую порцию динамита, которую прятал у себя под подушкой. Я боялся приносить больше, чтобы не привлекать внимания. Обыски были довольно частыми, но настолько поверхностными, что (мое счастье!) никому ни разу не пришло в голову приподнять мою подушку, что погубило бы меня. Правда, я сумел внушить абсолютное доверие своим хорошим поведением»
Княжна Одоецкая сидела, укутавшись в одеяло. Но спина прямая, подбородок задран. А из одеяла выглядывает серый воротничок платья.
— Благодарю вас, — при нашем появлении она попыталась встать, но Карп Евстратович замахал руками.
— Сидите, барышня, сидите. Может, приляжете? Николя говорит, что вы весьма слабы…
— Нет. Всё хорошо.
Не сказал бы. Лицо у неё серое, почти в тон платью. И сейчас видно, насколько сильно Одоецкая истощена. Щеки запали. Глаза вовсе провалились, хотя взгляд прямой и строгий.
Упрямый.