— Поделятся.
— Думаете? Сейчас вон чаёк организуют и сожрут всё.
— Совсем скучно? — за что люблю нашего жандарма, так это за душевную тонкость и понимание.
— Ага… — я вздохнул и учебник поднял. — Видите, чем маюсь?
— От души сочувствую, но ничем помочь не могу.
— А… скажем, издать указ там? Ну, грамоту какую от полиции. Что, мол, за особые заслуги перед жандармерией, я избавляюсь от необходимости учить латынь?
Смех у него звонкий. И усталость в глазах ненадолго отступает.
— Я вам торт принесу. Завтра. Хотите? За заслуги. А вот если грамоту выписать, вы мигом отверженным станете, — и это уже было сказано вполне серьёзно.
— Ничего не вышло?
Я, конечно, далеко не настолько душевно тонок, но кое-что понимаю.
— Скажем так… всё…
— Пошло не по плану?
Карп Евстратович кивнул.
— Не расшифровали?
— Отчего же. Расшифровали. Он использовал один из простых шифров, весьма популярных у людей определённого толка. Двенадцать имён. Одиннадцать, поскольку Роберта Даниловича вы сами изволили вычеркнуть из списка.
Карп Евстратович подошёл к столу и приоткрыл тетрадь. Поглядел на меня. На тетрадь.
— Чего? Ну да… убивать у меня получается лучше.
— Это и печалит. Хотя в своё время я тоже изрядно мучился. Бывало стараешься, пишешь, а чуть отвлечёшься, и клякса… или муха. Если тонет в чернильнице, ты перо макнул, вытащил, а она плюхается прямо на лист. Вы бы знали, как я ненавидел мух. Хуже только тараканы.
Произнесено это было с лёгким оттенком ностальгии.
— И что, тоже гувернантка по рукам била?
— У меня был гувернёр. Он предпочитал розги. Правда, потом отец отдал меня в гимназию, а там пороли уже не так часто. Всё-таки я был довольно старательным.
— Детей бить вообще нельзя!
— Не думал, что вы тоже из последователей Пирогова[43], — Карп Евстратович удивился вполне искренне. — Мне его концепция тоже близка и кажется весьма разумной. Особенно ввиду последних событий.
Учебник по латыни он покрутил и вернул на стопу, осторожно так, будто ожидая от книги подвоха.
— Из одиннадцати шестеро к моменту появления Гвардии… скончались.
— Скоропостижно?
— Более чем.
— А остальные?
Шесть плюс один — это семеро. Стало быть, есть ещё пять.
— Одного нашли в поместье. Он убил всех, кто там был. Девятнадцать человек. Прислуга. Его матушка. Младший брат.
Что я и говорил. С психами опасно иметь дело.
— И молодая супруга с новорожденным сыном.
Восемь.
— А… сам?
— Он вскрыл себе горло на моих глазах, — Карп Евстратович поморщился.
— А вы чего туда попёрлись?
— Надеялся, что там есть ещё живые. Мои щиты в подобных ситуациях незаменимы. Но увы, опоздал. Люди были мертвы больше суток. Все. И ладно бы, он их просто убил. Нет. Он усадил их за стол, напудрил, причесал. Сам устроился во главе… мне случалось встречать безумных. Но это… это больше похоже на одержимость. Он ждал нас. Сидел и ждал. Потребовал по телефону кого-нибудь одного. Главное, не важно, кого, но чтобы человек достойный и дворянин. Сказал, что хочет сдаться, но лишь равному.
И Карп Евстратович, естественно, благородно попёрся в первых рядах.
— А если бы он вас убил?
Пожатие плечами. Смерть его не пугает.
— Не убил… он… он показал мне. Мёртвую горничную, которая застыла в танце с мёртвым же лакеем. Мёртвую собаку на руках у мёртвого мальчонки. Я этого долго не забуду. Он гордился тем, что сделал. Сковал их льдом, чтобы не испортились. Похвастал, что так они могут держаться вечность. И попросил проводить наверх. Он дождался, когда я поднимусь в обеденную залу. А потом занял место во главе стола и, подняв руку, перерезал себе горло. Одним движением. Использовал ледяное лезвие.
— А сказал что-нибудь?
— Да. Сказал, что он не хотел. Что само… и заслужил. Ах да, и что отдаёт себя на милость Господа.
— Это он зря, конечно. Милости там… сложно там с милостью, в общем.
— Пусть так.
— А остальные?
— Трое вступили в бой… к сожалению, они оказались весьма сильны. Неприятно сильны. И пришлось…
— Живыми не взяли.
— Да. Ещё один попытался скрыться. Двигался к польской границе. И неприятно осознавать, но он имел все шансы уйти.
— Но не ушёл?
— Машина заглохла. И это привело его в такую ярость, что он сгорел.
— Что?
— Мы имеем показания водителя. И да, вы были правы. Молодые люди происходят из хороших семей, получили образование. У всех вполне успешная жизнь, карьерные перспективы и не понятно, что им ещё нужно было. Пелецкий сказал отцу, что ему нужно срочно спрятаться. Мол, сочувствовал террористам, помогал и деньгами. И что жандармерия встала на след. Отец, человек чинов немалых, пришёл в ужас, но решил, что сыну надо помочь. Он выдал денег, машину. И водителя определил, который должен был бы свести Пелецкого-младшего с нужными людьми в Городне. Там планировали пересечь границу… но по дороге мотор заглох.
43
В знаменитой статье «Нужно ли сечь детей?» (1858 год) Пирогов доказывал, что применение розог антипедагогично, что телесные наказания уничтожают в ребенке стыд, развращают детей и должны быть отменены. Но взгляд оказался слишком прогрессивным.
Для сравнения в США до сих пор во многих штатах физически бить учеников не запрещается законом. В 1977 году вопрос о законности телесных наказаний в школах был поставлен перед Верховным судом. На тот момент только Нью-Джерси (1867 г.), Массачусетс (1971 г.), Гавайи (1973 г.) и Мэн (1975 г.) запретили физические наказания в государственных школах, и только Нью-Джерси также запретил эту практику в частных школах. И Верховный суд США подтвердил законность телесных наказаний в школах в деле «Ингрэм против Райта».