Не подняли.
Не успели.
Раз-два-три… в голове всё крутилась дурацкая детская считалочка. И не то, чтобы она имела смысл, но эти вот, раз-два-три…
Раз. И обычный сон становится вечным для четвёрки, что устроилась в сарае, на копне душистого сена. Только револьвер выпал из ослабевших пальцев — какой идиот вообще спит на сене с оружием? — и покатился, чтобы нырнуть в копну.
Два.
И ещё один, что на кухонном столе разобрал старую винтовку и что-то там пытался сделать. Я так и не понял, что. Но явно же — не мирный обыватель.
А если так, то и совесть мучить не станет.
Три.
Тени выбираются на задний двор. Здесь тоже крылечко. А ещё люди. Кто-то на крылечко оперся. Кто-то привалился к стене, смалит сигаретку, пуская сизый дым и переговариваясь с соседом. Мирная картина.
Почти.
Я придерживаю Тьму, потому что в происходящем надо разобраться. На пятачке утоптанной земли крутится мальчишка, пытаясь уйти от удара. Он скачет то влево, то вправо, судя по всему — давно. Он вспотел, и пот, смешавшись с пылью, облепил и лицо, и драную рубаху, и волосы.
— Танцуй! — приказ отдаёт низкий человечек с характерным разрезом глаз. И змеёю вьётся кнут в смуглых пальцах его, играет, касаясь босых ног мальчишки, заставляя того шипеть и прыгать.
— Шибче! Шибче! Горыныч, что-то он у тебя слабо пляшет! — хохочет тип с сигареткой. И Горыныч тоже скалится, позволяя пленнику перевести дух
Он явно опытен.
Он знает, что загнать человека легко, но тогда и забава закончится. А ему охота веселья. И не только ему. Здесь, на пятачке между сараями, я насчитал пятерых. Ну, кроме паренька.
Или это амбары?
Никогда не понимал разницы. Главное, что пятачок этот тих и далёк от глаз начальства. И потому никто не помешает забаве.
Ну, разве что мы.
Мальчишка останавливается.
— Эй, благородие… вы б в ножки поклонилися, чтоб по-вашему, по-вежливому…
А мальчишка непростой. Пусть в пыли и грязный донельзя, дышит тяжко, но выражение лица такое, упрямое. Главное, даже не это. Главное, что я вижу зеленоватый туман, что окутывает тощую эту фигуру.
Дарник?
Целитель, если не ошибаюсь?
— Или вон пляши… пляши, давай! Горыныч! Дай жару!
И змея хлыста устремляется к ногам, чтобы ужалить. Не опасно, но болезненно, а ещё с обманчивой неспешностью, которая даёт пленнику надежду уйти от удара.
Он отскакивает в сторону, вызывая взрывы смеха. А хлыст ползёт следом.
— Что вы тут… — на крыльце появляется ещё один персонаж. — Устроили?
— Хорус, мы ж с пониманием, — один из стоявших у стены поднимает руки. — Мы ж так, чутка… веселья только. Вона, целый, живой…
Кнут опускается.
— …а что попрыгает чутка, так с него, чай, не убудет…
И я принимаю решение.
Раз-два-три-четыре… привязалось же, однако. Мальчишка вздрагивает и глаза его расширяются, словно он видит что-то. Или не словно? Что-то он и вправду видит.
Губы его растягиваются в улыбке.
Нехорошей такой.
Только остальным не до улыбок. И не до пацана. Выскальзывает рукоять кнута, беззвучно падая не песок, а следом за нею — и Горыныч. Его Тьме на полглотка хватает. Замирает в развороте и оседает тот, говорливый. И остальные за ним. А вот Хорус успевает выкинуть руку с зажатой в ней иконкой.
Дурак, что сказать.
Святые таким, как он, не помогают. Но убивать я не велел. Так, слегка придавить, чтоб не дёргался. Чем больше источников информации, тем лучше.
— Эй, — мальчишка переступал с ноги на ногу. — Эй… ты… кто? Я… вижу их… и значит, ты… тебя отец послал, да?
И столько надежды было в голосе, что прям совестно стало.
— Миш, — я дёрнул братца за рукав. — Там это… мы, похоже, опять спасли кого-то.
Карма. Не иначе.
Глава 10
Куча детей у них родилась: Мийккул, затем Настуой, затем Анни и Мари были. Всех их родители отправили в Питер, там и жили. Видишь ли, раньше бедные родители часто продавали своих детей в прислуги к богачам в Питер. Так отправили в Питер и детей Мярян…
— Елизар, — спасённый парень протянул руку, которую Мишка пожал. — Елизар Витальевич Нагорный.
Ни о чём не говорит.
Мальчишка сухопарый, изящный какой-то. Кудри светлые. Лицо кукольное. Вот реально платьице на такого напяль, от девчонки и не отличишь. Правда, судя по тому, что я увидел, характер у него имелся. И сейчас вот он держался спокойно, с достоинством.
— Нагорные? Слышал, — Мишка руку принял.
— Я бастард. Но признанный, — уточнил парень. — А вы…
4
Воспоминания старожила карельской деревни Пелдожа, по А. И. Баранцев. В конце 19 в и начале 20 (возможно и раньше) появляется своего рода обычай при избытке детей продавать их в город. Традиционно ребенок считался готовым в 10 лет, иногда держали до 12–13. Торговля детьми, скупка и доставка в Петербург дешевой рабочей силы становилась специализацией отдельных крестьян-промышленников, которых в быту именовали «извозчиками» или «рядчиками». Такой извозчик заключал контракты с купцами или ремесленниками, формально — на обучение. Реально же в большинстве своём речь шла о бесплатной рабочей силе. За каждого ребенка, сданного в учение на 4–5 лет, извозчик получал от 5 до 10 рублей. Часть денег шла родителям.