— Это же… неправда. И отец…
— Ваш отец — взрослый человек. И понимает, что иногда правда может навредить. И вы, мне кажется, тоже должны это понимать. Я весьма рассчитываю на ваше благоразумие.
Ну, это он, конечно, загнул.
Я против.
Мальчишка, конечно, славный. Ехал спокойно, не жаловался, не ныл, не требовал немедля его папеньке передать. И не выспрашивал о лишнем. Но видел он изрядно.
— Хотя в любом случае, вам придётся принести клятву, — завершил Карп Евстратович. — О неразглашении…
— Я слово дам!
— И клятву. Так оно всем будет спокойнее.
— Вы… не доверяете? — а вот теперь обида достигла края.
— Дело не в доверии, Елизар Витальевич. Дело в том, что случайная оговорка может дорого обойтись людям, которым вы обязаны жизнью. И если хотите отплатить им добром, вам придётся проявить понимание и некоторую гибкость… мышления. К слову, ваш отец рекомнедовал вас как весьма разумного молодого человека…
Я икнул, сбивая пафос речи.
— Извините, — и глянул на Мишку. — Если так-то всё, то мы… поедем? А то и нас дома ждут…
Глава 13
Квартира близ выставки отдаётся на летние месяцы, 6 комнат с водопроводами, мебелью, посудою, и при ней — отличный повар и лакей. Захарьевская улица… [6]
— Ужас какой! — всплеснула руками Светочка. — Просто в голове не укладывается… бедный Савушка!
И меня по макушке погладила.
А что?
Терплю. Светочке бесполезно рассказывать, что я уже большой, а потому не надо меня трогать. Она не поймёт. Причём, подозреваю, исключительно из собственного нежелания понимать.
— А ты уверен, что дом нужен? Матушку не вернуть… — и взгляд жалостливый-жалостливый. — Конечно, места родные, но уж больно далеко…
И щурится.
Её свет заполняет столовую. Странно, что он не вызывает у меня желания убраться. Он какой-то… другой, что ли? Не такой, как у Михаила Ивановича, или Светозарного, или того же Алексея Михайловича. Тот свет — злой, едкий, что кислота.
А этот наоборот. Рядом со Светочкой и дышится легче.
— Дом хороший, — ответил Мишка за меня. — Крепкий ещё. Там чутка крышу подлатать надо, но в целом — строение добротное. И просили за него сущие гроши. Грех было не воспользоваться. Если что — передадим нуждающимся. Устроим там или приют, или убежище для тех, кому пойти некуда.
Мишка знает, на что надавить, чтобы Светочкины сомнения разом развеялись.
— Тогда… да, наверное… — она потянулась уже к Метельке, но тот из-под руки вывернулся, буркнув, что не надо его трогать. Только когда это Светочку останавливало? Она Метельку обняла и сказала:
— Такой смешной…
Ага. Просто обхохочешься.
— Ты вот сейчас сказал, Мишенька, и правильно сказал. Я вот давно думала…
Её щебет я воспринимал в полуха. А вот Татьяна пока молчала. Сидела с кружечкой, белою в горох, и щурилась, что та кошка.
Зато перчатки сняла.
И тонкую витую ручку кружки пальчики держат крепко. И от этого тянет улыбаться. Не обманул Николя. За прошедшие месяцы руки восстановились если не полностью, то почти.
— …и эта ужасающая грубость, равнодушие общества побуждает несчастных…
— О чём она? — спрашиваю Еремея, который занял место на углу стола, и сидит в пол-оборота, наблюдая за Светочкой. Причём не сомневаюсь, что он и за нами присматривает, и за окном, и за дверью, которая вполне в поле зрения остаётся.
И не потому, что нападения ожидает, скорее уж в силу давней привычки.
— Да так, со шлюхами познакомилась.
Не буду спрашивать, как и где, потому что Светочка с удивительным постоянством оказывалась в местах, совершенно для юной барышни неподходящих. Да и шлюх в Петербурге имелось приличное количество. Так что удивителен не столько факт знакомства, сколько то, что это знакомство состоялось только сейчас и что оно её впечатлило.
— …и это несправедливо, что женщины становятся отверженными…
Я вздохнул.
— Как съездили? — шёпотом же спросил Еремей. А на спинке стула устроилась Птаха, в круглых глазах которой я тоже увидел вопрос. Подслушивает, стало быть, сестрица.
— Интересно. Очень интересно и… в общем, потом.
Не при Светочке.
Я, конечно, к её завихрениям привык, но вот всё равно, дела семейные — это дела семейные. И ни к чему ей вникать.
— …и мне кажется…
Мишка подавил тягостный вздох. А я вытянулся, насколько это было возможно, ибо изящная мебель здешней столовой не была предназначена для того, чтоб на ней разваливались. На этих гнутых венских стульях предполагалось изящно восседать, с сохранением осанки, величественной позы и в целом вида, квартире соответствующего.