Я себя контролирую.
Ну, хотелось бы так думать. И тоже вот, писать пишу, а в голове мысли скачут зайцами, финты выдают, один другого диковинней. Что можно пробраться тайком в университет, где папенька учился. В архивы или где там хранятся данные?
И выяснить всё.
И тут же головой, взрослой уже, понимаешь, что проникнуть будет не так и просто, что университет наверняка защищён, да и отыскать в настоящих бумажных архивах нужную информацию куда сложнее. Тут нет графы поиска и фильтры не поставишь.
И что терпение — это добродетель. Правда, какая-то не очень моя.
— Нет, — Метелька зашипел, когда плюхнулась очередная капля. — Я так-то… понимаю, ну, что надо учиться. Просто вот… в гимназии ж. Там… сложно… а я криворукий.
— Как и я.
— Ну да… а мы ж сразу во второй класс…[15]
За это надо сестрицу благодарить. И ту добродетельную даму, которая стараниями Алексея Михайловича, а может, и Карпа Евстратовича мило побеседовала сперва с Татьяной, а после и с суровым господином, что устроил нам экзамен. Чую, без этой беседы нас бы и в первый не приняли.
— А ты хотел в первый? Над нами и так смеяться будут.
— Будут, — согласился Метелька. — А ещё… я тут слыхал… ну… так-то… побегал, поспрошал… про школу там, про жуков…
— Каких жуков?
А если не сильно давить на перо, то выходит. Пальцы, правда, занемели, но я ж упёртый. Чтоб вас… я вон в прошлом мире выжил, выбился в люди, в этом тоже, а теперь спасую перед какой-то грамматикой?
— Майских. Так их называют.[16] Ну, тех, которые… учатся. Чтоб…
Метелькино перо дёрнулось и продрало мягкую страницу.
Интересно, может, если бумагу взять получше, поплотнее, то и чернила не будут так расползаться? Хотя тетради тут стандартные.
— И чего говорят?
— Всякое, — Метелька отложил перо и рукой затряс. — Вроде как такая… ну, розгами там точно не секут.
Не хватало.
Я как-то даже не думал о таком. А теперь подумал и тьма прямо заклубилась внутри. Это… я такого не допущу.
— И так-то бают, что и на горох не ставят…[17]
— Хорошо же. Нет?
— Ну да… только… — он явно замялся, не зная, как сказать.
— Метелька, вот не финти…
Последнее слово я выписывал особенно тщательно.
— Там почти все благородные ныне. Раньше-то да, народу всякого было. Кто мог платить, тот и учился. Хотя да, дорого…[18] но если способный и прилежный, то могли и так взять, — Метелька поглядел на меня, на свою тетрадь и, вздохнувши, с видом мученика, который смиренно готов принять свою долю, ткнул пером в чернильницу. — Вот… а ныне там, почитай, или купечество из первых, или благородные.
А мы ни то, ни другое.
И как-то да, кажется, начинаю понимать, чего он опасается.
— Вроде как учат хорошо. Учителя незлобливые так-то… с одним из подготовишки[19] я крепко сошёлся…
Спрашивать, когда он успел, не буду. Бесполезно. Метелька просто успевал и всё тут.
— То хвалил, мол, даже линейкой по пальцам не бьют…
Алексей Михайлович, кажется, к вопросу моего образования подошёл со всей серьёзностью, явно осознав, что ни пороть, ни бить себя я не позволю. Да и школу стоило бы пожалеть.
— Его отец там учился. Ещё у Мая… так все со всеми ручкаются и дружат. Раньше. Но…
— Не веришь, что нас примут?
— А сам веришь?
Я задумался и покачал головой:
— Не знаю. Посмотрим. Чего уж наперёд гадать… и в конце концов, никто нас на самом деле не заставит. Будет тяжко? Бросим. И всё тут.
— Татьяна Ивановна расстроится. И Светочка тоже.
— Переживут. Дописывай вон и пойдём сдаваться.
Дверь была приоткрыта.
Светочка? Кто ещё. Она у нас вечно куда-то торопится, порхает бабочкой и на всякие бытовые мелочи, вроде дверей, она внимания не обращает.
Но на сей раз к счастью.
— Ты уверена, что не стоит сказать об этом? Например, Михаилу? — Светочкин голос раздаётся за мгновенье до того, как я касаюсь ручки. — Всё-таки ситуация… мне кажется, что не совсем однозначная…
— Не знаю.
Татьяна.
Сплетничают? И о чём? Наверное, я параноик, если замер. Я не собирался подслушивать. Просто вот… просто дверь открыта.
— Если его общество тебе неприятно, и ты прямо заявила об этом, а он не слышит, то… то это неправильно.
Так. И чьё общество?
— Всё… сложно.
Снова вздох.
И я окончательно убираю руку. А ещё отступаю на шаг. И на второй, чтобы, если что, сделать вид, будто только-только пришёл.
15
В первый класс гимназий принимались дети не моложе 10 лет, умеющие читать и писать, знающие основные молитвы. Т. е. по сути закончившие начальное обучение.
16
В конце 1850-х годов один из школьных спектаклей в школе Карла Мая открылся шествием герольдов с флагами, на которых был изображён майский жук; этот символ очень понравился директору и всем присутствующим. С тех пор учившиеся в этой школе на протяжении всей жизни называли себя «майскими жуками».
17
На горох в школах и вправду не ставили, а вот порка розгами была вполне себе реальна. Николай Пирогов указывал, что в Киевском учебном округе за два года, в 1857–1859 годах, розгами высекли от 13 до 27 % всех учащихся. Кроме порки в отношении старших гимназистов применялись карцер, временное исключение из гимназии, исключение с правом дальнейшего обучения в другом заведении и самое страшное — исключение с волчьим билетом, без права поступить потом в какую бы то ни было другую среднюю школу и продолжить образование.
18
Обучение в гимназии Карла Мая без пансиона обходилось в 160 рублей в год, с пансионом — 600. Это втрое дороже, чем обучение в казённых гимназиях.
19
При многих гимназиях существовали подготовительные отделения, где детей готовили к поступлению и обучению в гимназии. Они обходились дешевле и помогали выровнять уровень поступающих.