Трава, береги копыта коней наших… Ветер, поддержи нас под локти… Радуйся, Вечное Синее Небо, радуйся, Отец, мы идем…
Душа-птица бьется в груди, крыльями ребра царапает: «Выпусти, выпусти меня…» И вместе с душами взлетает к Синему Небу визг куманский или посвист печенежский:
– А-и-и-и-и… – потрясающее небеса в си миноре.
Много говорили потом об этой атаке и участников расспрашивали. Те не знали, что ответить. Один урядник сказал внятно:
– Помирать, так с музыкой…
Из донесений видно, что горцы, не ждавшие контратаки, смешались. Тут ударил Поляков, охватывая их с флангов…
Под проливным дождем гнали дрогнувших наездников до Лабы 15 верст. Настигая, били пиками под наборные кавказские ремни, били с маху, всем телом, чуть не вываливаясь из седла. Старались пониже, в поясницу, где ни угнуться, ни увернуться, разве что на скаку под коня нырнуть. Удар страшный, и, если правильно попал, – рана смертельная, неизлечимая.
Говорили меж собой самые грамотные из офицеров, что Ахиллес, воитель древности, врагов пикой только в голову разил. Как зверьков, чтобы шкурку не испортить. Но то – Ахиллес. Где уж нам, простым казакам, с ним тягаться…
Отбили смешавшихся черкесов от брода и заставили спасаться через Лабу вплавь. Сами стреляли, спешившись, на выбор. Выбирали, на ком доспех ярче, под кем конь добрее. Вымахнул на тот берег Лабы табун мокрых коней с пустыми седлами…
Ушли человек шестьдесят – остальных порубили, покололи, постреляли.
На обратном пути ловили полохливых, осиротевших коней, снимали с убитых оружие, стягивали кольчуги, отстегивали налокотники. Раненых добивали. Пленных не было. Вспоминал потом Бакланов, что «трудно было требовать от казаков, разъяренных как львы, пощады врагам».
Добивать раненых врагов запрещалось. За такие дела люди под суд шли. Возьмем, к примеру, урядника Григория Яковлевича Крюкова, судимого 28 июля 1843 года «за взятки с казаков денег будто бы в пользу офицеров» и «за освобождение от следования на смотр в 1837 году» (тоже за деньги). Значилось в его деле: «Сверх того: … за доколотие в смерть раненого им вместе с тремя казаками хищника по служению в полку Рубашкина бывшего № 4…». И казаков тех тоже привлекли. 12 августа 1843 года привлекались казаки полка Рубашкина бывшего № 4 Иван Фролович Ремчуков, Федор Иванович Ивашков и Андриан Иванович Борисов «за доколотие в смерть раненого ими одного хищника при преследовании его». Правда, Наказной Атаман Войска Донского конфирмациею 8 марта 1844 года «определил казаков… освободить от всякого наказания»[11], но под суд-то их все-таки отдавали… Впрочем, мы отвлеклись.
Верст за пять до крепости встретили казаки свой полк, выступивший все же при двух орудиях на помощь дежурной сотне.
Бакланов доложил, что противник уничтожен, потери в сотне 20 человек, у горцев ушло менее 60.
«Что за причина была со стороны командира полка бросить меня с сотнею на погибель – разъяснить не умею», – заключал Бакланов четверть века спустя.
Разъяснить это не сможет уже никто. Но кое-какие намеки есть. Известно, что С. И. Жиров в войну 1812 года, будучи еще совсем молоденьким, отличился в первом же серьезном бою с поляками под Миром. Значилось у него в послужном списке, что под Миром взял он в плен 3 офицеров и 70 рядовых. Мы же знаем, что в первый день под Миром наши взяли всего 3 офицеров. Получается следующее: либо всех пленных офицеров в том сражении захватил 16-летний Жиров, произведенный потом в хорунжие, либо Иван Семенович с молодых ногтей имел склонность приписывать себе чужие заслуги. И натянутые, мягко говоря, взаимоотношения между командиром полка и подчиненным ему командиром сотни, между Жировым и Баклановым, – это взаимоотношения между человеком, который очень хочет казаться храбрым, и человеком, который о храбрости не думает, как рыба не думает о воде, в которой живет. Живет в ней, и все.
На другой день в укрепление приехал начальник Кубанской линии генерал-майор барон Григорий Христофорович Засс. На полдороге Засс получил донесение Жирова о вчерашнем «деле» и с дороги же, нарочным, отправил его в Тифлис. Однако донесение все представляло так, что в бою принял участие весь полк. Узнав на месте правду, Засс рассудил, что исправлять донесение неудобно, но вскоре же добился для Бакланова ордена св. Владимира 4-й степени с бантом – отличия необыкновенного в то время. Поляков получил Анну 3-й степени (не видели мы что-то этой «Анны» в именных списках…).