После Второй мировой войны модернизм продолжал развиваться в новых условиях. Япония только что пережила разгул милитаризма, крушение устоев духовной жизни. Пессимизм, самоотчуждение и утрата идеалов, которые царили в обществе, отразились и в «литературе плоти», или «физиологической литературе» (никутай бунгаку), изображающей психические аномалии, темные стороны человеческой натуры. Таким образом, от модернизма был сделан шаг в сторону литературы декаданса; многие писатели-модернисты экспериментировали в новом направлении, их творчество стоит особняком. Послевоенный модернистский роман в Японии обрел философскую базу в учении экзистенциализма; после поражения Японии во Второй мировой войне творческая интеллигенция была погружена в ощущение тоски и потерянности. Идеи экзистенциализма заставили японских писателей уделить особое внимание художественному исследованию трагического мироощущения личности в обществе отчуждения и самоизоляции индивида, что нашло проявление в творчестве представителей «Неоразвлекательной группы» (Син-гэсаку-ха), возникшей в 1946 году.
Термин «гэсаку» («развлечение») принадлежал литературе эпохи Эдо (XVII–XIX вв.), носившей развлекательный характер, в которой ведущим приемом поэтики обозначилась ирония. Юмористические зарисовки, комические сценки, шуточные ситуации, эротические мотивы были свойственны этим «несерьезным» сочинениям. По аналогии с ними, благодаря формальному признаку — иронии, отличавшей и произведения авторов новой эпохи, — группа таких писателей получила название «Новое объединение развлекательной литературы», или «Неоразвлекательная группа». Только это уже была литература об отчаянии, нигилизме, разочаровании, катастрофической бессмысленности жизни, когда мир представляется хаосом, где царит безумие; автор же описывает хаос, используя приемы гротеска и иронии. Участниками этого литературного объединения являлись Дадзай Осаму, Сакагути Анго, Ода Сакуноскэ, Исикава Дзюн, в произведениях которых за внешним сарказмом и парадоксальностью изложения скрываются духовная опустошенность и безысходность. И хотя формально это объединение не являлось литературной школой, подобно модернистским школам неосенсуализма и «нового искусства», за ним закрепилось еще одно наименование — «Декадентская группа» (Бурай-ха).
Несмотря на то что японский модернизм и его как довоенные, так и послевоенные школы получили подробное специальное рассмотрение, а произведения наиболее ярких представителей были изданы на русском языке[3], переводы японской декадентской литературы русскому читателю знакомы в гораздо более ограниченном объеме. Одним из первых декадентов на русский язык был переведен Дадзай Осаму (настоящее имя Цусима Сюдзи, 1909–1948). Произведения Дадзая Осаму написаны от первого лица и в большинстве своем отражают мировоззрение и жизнь автора, что характерно для натуралистических «повестей о себе» (ватакуси сё: сэцу, или эго-беллетристика), и в его творчестве, несомненно, присутствует экзистенциальное начало. Но «повесть о себе» у Дадзая Осаму оказалась окрашенной в трагические тона, что явилось результатом присущей ему душевной раздвоенности. Его литературный герой (например, в повести «Исповедь „неполноценного“ человека») — одинокое заброшенное существо, лишенное человеческого облика и не способное сопротивляться жизненным невзгодам. В этой повести пессимизм автора доведен до предела: герой предается необузданному разгулу, становится алкоголиком, чурается людей, среди которых чувствует себя неизлечимо больным. Он живет в постоянном ожидании смерти, являющейся для него единственной реальностью. В повести «Заходящее солнце» Дадзай показывает закат одной аристократической семьи в первые послевоенные годы, выражая страх перед надвигающейся бурей и предупреждая, что революция враждебна красоте и человечности. Его произведения пронизаны настроением отчаяния и неприятием общественных идеалов. В творчестве Дадзая японская молодежь находила образ своей юности, загубленной войной.
Сам Дадзай Осаму все больше разочаровывался в действительности, в демократическом движении, в котором раньше видел свой идеал; не найдя утешения ни в любовных отношениях, ни в семье, ни даже в литературном признании, которое пришло к нему уже в 1933 году, он впал в депрессию и несколько раз пытался покончить с собой. После одной из неудачных попыток писатель долго лечился в больнице и там пристрастился к обезболивающему — наркотикам; уколы позволяли ему испытать небывалый прилив вдохновения.
3
См. о структуре японского модернизма: